Марина Цветаева - Стихотворения

Как слабый луч сквозь черный морок адов —
Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.

И вот в громах, как некий серафим,
Оповещает голосом глухим, —

Откуда-то из древних утр туманных —
Как нас любил, слепых и безымянных,

За синий плащ, за вероломства – грех…
И как нежнее всех – ту, глубже всех

В ночь канувшую – на дела лихие!
И как не разлюбил тебя, Россия.

И вдоль виска – потерянным перстом
Все водит, водит… И еще о том,

Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
Как станешь солнце звать – и как не встанет…

Так, узником с собой наедине
(Или ребенок говорит во сне?),

Предстало нам – всей площади широкой! —
Святое сердце Александра Блока.

Други его – не тревожьте его!
Слуги его – не тревожьте его!
Было так ясно на лике его:
Царство мое не от мира сего.

Вещие вьюги кружили вдоль жил, —
Плечи сутулые гнулись от крыл,
В певчую прорезь, в запекшийся пыл —
Лебедем душу свою упустил!

Падай же, падай же, тяжкая медь!
Крылья изведали право: лететь!
Губы, кричавшие слово: ответь! —
Знают, что этого нет – умереть!

Зори пьет, море пьет – в полную сыть
Бражничает. – Панихид не служить!
У навсегда повелевшего: быть! —
Хлеба достанет его накормить!

А над равниной —
Крик лебединый.
Матерь, ужель не узнала сына?
Это с заоблачной – он – версты,
Это последнее – он – прости.
А над равниной —
Вещая вьюга.
Дева, ужель не узнала друга?
Рваные ризы, крыло в крови…
Это последнее он: – Живи!

Над окаянной —
Взлет осиянный.
Праведник душу урвал – осанна! [111]
Каторжник койку – обрел – теплынь.
Пасынок к матери в дом. – Аминь.

Так, Господи! И мой обол
Прими на утвержденье храма [112].
Не свой любовный произвол
Пою – своей отчизны рану.

Не скаредника ржавый ларь —
Гранит, коленами протертый.
Всем отданы герой и царь,
Всем – праведник – певец – и мертвый.

Днепром разламывая лед,
Гробовым не смущаясь тесом,
Русь – Пасхою к тебе плывет,
Разливом тысячеголосым.

Так, сердце, плачь и славословь!
Пусть вопль твой – тысяча который? —
Ревнует смертная любовь.
Другая – радуется хору.

О, Муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

И мы шарахаемся и глухое: ох! —
Стотысячное – тебе присягает: Анна
Ахматова! Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.

Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
– Ахматова! – и сердце свое в придачу.

Охватила голову и стою,
– Что людские козни! —
Охватила голову и пою
На заре на поздней.

Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя пою, что у нас – одна,
Как луна на небе!

Что, на сердце вороном налетев,
В облака вонзилась.
Горбоносую, чей смертелен гнев [113]
И смертельна – милость.

Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простерла,
Что певучей негою, как ремнем,
Мне стянула горло.

Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала чище.
Ах, я счастлива, что, тебя даря,
Удаляюсь – нищей,

Что тебя, чей голос – о глубь, о мгла! —
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы [114].

Еще один огромный взмах —
И спят ресницы.
О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы!