Сомненья отбросив,
На колыбель
Смотрит Иосиф.
Ангел свирель:
«Понял ли, старче,
Божию цель?»
Молись жарче:
Взойдет день
Зари ярче.
Гони тень,
Что знал вначале,
И с ней лень.
Кого ждали,
Тот спит
Без печали,
Пеленами повит.
Возле – Мария
Мирно стоит.
О, Мессия!
Конечно, я не святой,
Но и на меня находит удивленье,
И мне трудно сдержать волненье
При мысли о Вас.
Конечно, я не святой,
Но и я не избежал скуки
И ныл от ревнивой муки
В былой час.
Конечно, я не святой,
Но и мне ангел открыл,
Каким я глупым был,
Не оберегая Вас.
Я вижу настоящее и будущее
(Еще более головокружительное)
Сокровище,
Чей я небрежный хранитель
(Так часто теперь сам
Делающийся хранимым).
Я вижу еще никем не выраженную,
Может быть, невыразимую
Нежность,
На которую так недостаточно, неумело
(Не знаю, более любящий или
любимый)
Отвечаю.
Я вижу исполненными
Самые смелые желанья,
Лелеемые мною с давних пор
В скромном родительском доме
Или в рассеяньи веселой и
насмешливой
жизни.
Я вижу, немея, все,
И еще больше,
Чего вы и сами можете не видеть,
И, как Иосиф Младенцу,
Кланяюсь,
И как голодный,
Получивший краюху горячего белого
хлеба,
Благодарю в этот день небо
За вас.
Лермонтов Михаил Юрьевич (1814–1841 гг.)
Есть речи – значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;
Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
«Сегодня будет Рождество…»
Сегодня будет Рождество,
весь город в ожиданьи тайны,
он дремлет в инее хрустальном
и ждет: свершится волшебство.
Метели завладели им,
похожие на сновиденье.
В соборах трепет свеч и пенье,
и ладана сребристый дым.
Под перезвон колоколов
забьется колоколом сердце.
И от судьбы своей не деться –
от рождества волшебных слов.
Родник небес – тех слов исток,
они из пламени и света.
И в мире, и в душе поэта,
и в слове возродится Бог.
Колдуй же, вьюга-чародей,
твоя волшебная стихия
преобразит в миры иные
всю землю, город, и людей.
Встречаться будут чудеса,
так запросто, в толпе прохожих,
и вдруг на музыку похожи
людские станут голоса.
Льдов Константин (Витольд-Константин Николаевич Розенблюм) (1862–1937 гг.)
Пустыня спит. Горят светила
На ризе ночи голубой.
Чья мысль их властно превратила
В завет, начертанный судьбой?
Кто поспешает в мраке зыбком
За звездным факелом во след?
К каким восторгам и улыбкам?
К каким виденьям юных лет?
То мудрецы, цари Востока,
Провидцы в жизни и во снах,
Рожденье нового Пророка
Прочли в небесных письменах.
Они чеканные сосуды
Везут с дарами… Путь далек.
Идут, колеблются верблюды,
Вздымая облаком песок…
Святое всех роднит со всеми, –
Как смерть, как совесть, как грехи.
Под утро, в горном Вифлееме,
Проснулись в страхе пастухи.
Как озарилась их обитель!
Само вещает Божество:
«Рожден для смертных Искупитель,
Идите – узрите Его!»
Смиренных духом сочетало
Преданье с мудрыми земли:
Одно их чувство волновало,
Одни надежды их влекли.
Для них Избранник неизвестный
Уже идет и в этот час
На подвиг Свой – на подвиг Крестный
Во искупление за нас!
Мей Лев Александрович (1822–1862 гг.)
То были времена чудес,
Сбывалися слова пророка,
Сходили ангелы с небес.
Звезда катилась от Востока.
Мир искупленья ожидал –
И в бедных яслях Вифлеема,
Под песнь хвалебную Эдема,
Младенец дивный воссиял,
И загремел по Палестине
Глас вопиющего в пустыне…
Читать дальше