Геннадий Пискарев - Очищение болью (сборник)

Но тут даже наш покорный, безмолвствующий народ не вытерпел – вышел «на большую дорогу» (шоссейные и железнодорожные пути), перекрыл движение и заставил власть очувствоваться. Нет, она, эта власть, конечно же, не поступила, как генерал де Голь, – не казнила коллаборационистов, продавшихся в годы оккупации немчуре и сдавших врагу без выстрела свою столицу Париж. Скрепя сердце, по минимуму, но законодательно тружеников тыла Второй мировой приравняли госмужи к ветеранам войны.

Но исчерпан ли вопрос? Идут в редакцию письма. О беспределе чиновничества, бездушии бюрократии, мизерности пенсий, махинациях с льготными лекарствами и т. д. и т. п. Всё это, к великому сожалению, давно стало общим местом, как бы само собой разумеющимся и с чем бессмысленно бороться обычными средствами, помещая, скажем, читательские мытарства в соответствующие подборки или комментируя их.

Однако одно письмо, что получили мы недавно, оставить без привлечения внимания общественности невозможно. Оно уникально тем, что автор вовсе не жалуется на крохотность пенсии, которой облагодетельствовало его родное государство, присвоившее богатство, созданное народом, и раздавшее за понюх табаку «чубайсам» и «абрамовичам», другим, приближённым к правителям лицам, национальное достояние. За что последние, если по совести, должны бы по гроб жизни возить тех же пенсионеров бесплатно не в общественном транспорте, а на такси. Ведь «баварцы-то» со свастикой на закатанных рукавах, захватив Россию, вовсе не собирались поить «руссиш швайн» и их потомков терпким напитком. Они их хотели утопить. И не в пиве (ужель забыли?), а в море-океане, которое благородные завоеватели намеревались создать на месте стольного града варваров – Москвы.

Однако вернемся к письму. Автор его как-то мимоходом, без особой боли (выболело, наверное), повествует, как он, родившийся в 1935 году, во время войны, восьми лет отроду, был вынужден оставить школу и пойти работать в колхоз. Отец, старшие братья ушли на фронт, мамка больна, а младшие сестрёнки хотят есть. Работал на молочнотоварной ферме. Зимой, по ночам – в родильном отделении. Именно в эти часы почему-то чаще всего телятся коровы. Тут важно не прозевать и позвать вовремя старших, отдыхающих после нелёгкого дня – принять телёнка. Летом – от зари до зари – с кнутом в степи, в балках. Не прикурнёшь, не суснёшь – стадо мигом окажется на «зеленях» – в хлебном или клеверном поле.

Снова в школу пошёл наш герой лишь в 1947 году. Пришёл, как толстовский Филиппок, в овчинном, домашней выделки полушубке, с сумкой, сшитой из старого пенькового мешка. Учитель глянул – прослезился.

У автора письма сложилась завидная биография, но, в принципе, типичная для советского гражданина. Выучился, продвинулся, ушёл на заслуженный отдых, не придав поначалу значения тому, что работу в колхозе в трудовой стаж ему не внесли. И без этого вон сколько стажу-то.

Задумался потом, когда оголтелая пропаганда стала с невероятным рвением разводить поколения, отцов и детей, делить их на «лузеров» и «винеров», уничтожая тем самым святую память и преемственность, разрывая на мелкие части «золотую нить», связывающую воедино весь наш народ.

Тогда и решил оскорблённый беспределом наш корреспондент восстановить справедливость, не кичась, но с достоинством сказать: я – патриот, что и подтверждаю документально, смотрите, с малых лет работаю на благо страны.

Не знал, не знал святой человек, что документально-то подтвердить ему это как раз и не удастся. Областной архив, куда обратился он с просьбой дать выписку о своей первоначальной трудовой деятельности, ответил: сведений о тружениках колхозов той поры вообще нет. Оставалась надежда найти очевидцев, реальных свидетелей начала рабочего пути парнишки. И они нашлись, и дали необходимые письменные показания. А далее произошло то, что никак не укладывается в рамки порядочности и здравого смысла.

Собес, принявший к рассмотрению с трудом собранные свидетельства и справки, ошарашил убелённого сединами старца безапелляционным резюме: в соответствии с трудовым законодательством в восемь лет принимать на работу вас не имели права. Вот так, не больше и не меньше. Правонарушителем или, на худой конец, соучастником правонарушения оказался автор горестного к нам послания. А коль так, то по вывихнутой логике ретивых администраторов, какой разговор можно вести здесь о признании заслуг, поощрении, хотя бы моральном, этого, своего рода «пятнадцатилетнего капитана».