Геннадий Пискарев - Очищение болью (сборник)

Визиты подобного рода в ту пору казусами сопровождались довольно часто. Как-то моему земляку, директору Ленинградской станции захоронения радиоактивных отходов, Платону Ивановичу Кузнецову сообщили, что его заведение решено показать коллегам из Англии. Платон заволновался. Приедут спецы и, понятно, без труда обнаружат все огрехи в деле. А их, как вы теперь знаете, у наших атомщиков, особенно по части защиты от радиации, всегда хватало. Но если свои проверяющие на них смотрели сквозь пальцы, а от народа они и вовсе скрывались, то иностранцы, пожалуй, молчать не станут. Как быть? Устранить недостатки. Невозможно. Но Платона осенило.

Поехав встречать гостей, прихватил он с собою десятилитровую канистру спирта, из которой отливал по графину около каждой придорожной забегаловки и оставлял его там с наказом буфетчицам: «На обратном пути буду с англичанами, по знаку наливать и подавать. Не скупиться!»

Так и было сделано. «Знаешь, – хвалился потом Платон Иванович, – до третьего шинка по-английски объяснялись с коллегами, а после четвертого все заговорили по-русски» И протягивал специальный журнал, в котором участники делегации делились своими впечатлениями о поездке по Союзу. Была там и такая строка: «Самое приятное воспоминание осталось от станции, которой руководит мистер Кузнецофф». «Мистер» с лицом Михаила Семёновича Собакевича сиял. Мы хохотали. И только жена его хмурилась, говорила сокрушенно: «Ох, Платон, Платон, не умрёшь ты своей смертью». В отличие от своего, мужиковатой внешности супруга, это была женщина красоты писаной, иконной. Мы, молодые, неуемные, искренне дивились тому, как сошлась в жизни эта пара (вроде бы совсем не пара), как удалось Платону покорить сердце такой красавицы?

Кузнецов делал большим пальцем правой руки своеобразный известный жест, произносил нарочито горделиво:

– Ну, так ведь я-то парень во!

А потом признался:

– Я с гражданской вернулся – красные галифе на мне, шашка на боку. У неё все деревенские парни – в женихах. Не диво! Из семьи справной, а красы – на всю округу хватит. Как быть мне? Подумал, подумал – да прямиком к ее родителям, говорю: отдавайте за меня дочку, не то раскулачу.

И опять сиял Платон, заносчиво водил своим носом-картошкой.

Каким глубинным оптимизмом, жизнеутверждением дышали, как казалось мне в то время, все эти случаи, истории, хохмы. Смысл же слов, оброненных в ту пору соседом моим по обнинской общежитейской койке, слесарем Каминским, умершим впоследствии от лейкемии, я понял значительно позже. А говорил он, что после виденного и испытанного им в «Челябинске-40», все остальное – пустяки, а юмор спасает его от сумасшествия. Панкратова от безумия, правда, добровольного, не спасли ни юмор, ни государственные заботы. Он умер от перепоя.

…В начале своего повествования, я упоминал, что в детстве с Яблоковой горы из своей деревни Пилатово мы часто засматривались на конусообразный купол одного из храмов Железо-Борской обители. Приехав в этот раз в родные края, взойдя на Яблокову гору, я не увидел поднимающегося к небесам, столь гармонирующего с ними, великолепного строения. Вместо него, в том направлении, над поредевшим лесом торчала белая, сверкающая на солнце, как штык в Брестской крепости, труба атомной станции…

И чего-то вспомнились слова моего соседа по обнинскому садово-огородному товариществу – заместителя директора филиала НИФХИ имени Карпова Ивана Ивановича Кузьмина: «Страшна, Геннадий, не радиация, а люди, её контролирующие. Ведь сейчас в наш элитарный институт физики идут парни, которых бы раньше и в «ремеслуху» не приняли».

А чего ждать, коль столько времени тем и занимались, что копали себе бесшабашно и весело яму, разрушая не только экологию природы, но и экологию души.

Знал бы Александр Трифонович Твардовский, написавший эти пламенные строки почти полвека назад и, казалось бы, поставивший жирную точку на досужих разговорах о месте фронта и тыла, каким «счётам-спорам» по этому поводу суждено разгореться с приходом других времён – демократических. Объявившие себя истинными человеколюбцами новые радетели России понимание всеобщего народного подвига в период Великой Отечественной войны ничтоже сумняшеся продемонстрировали тем, что разом отменили льготы пенсионерам, у коих в суровые годы «у их станков и наковален был без отрыва стол и дом». А лизоблюды из электронных СМИ, развенчивая мужество и честь советских людей в борьбе с гитлеровцами, договорились до того, что громогласно заявили: «Если бы «совки» не сопротивлялись Германии, мы сейчас все пили бы баварское пиво».