Геннадий Пискарев - Очищение болью (сборник)

Так что, если и имеет у нас место охаивание самих себя, так это не больше, чем нарочитое кривлянье и пена. Вон и Пушкин признавался, что он готов оплевать Отечество своё с головы до пят, но ему больно, когда это делают чужие.

Пена всегда на поверхности. Она может быть кружевной, пышной, но никогда продуктивной. Она всегда появляется, когда материал взбивают, не давая отстояться всклоченной породе. Суета сует её порождает.

В пену можно превратить и полезные вещи, если их взбить. В советское время такими от частого бездумного употребления (взбивания) оказались на поверхности великие сакральные свойства человеческой души, как стремление к справедливости, вера, любовь, честь, нестяжание. И человек, обыкновенный человек, потянулся к глубинам. Но не каждому хватило сил добраться до них. Вместо глубин попали в низину – к низменности. Фрейд, подсунутый «искателям», оказался кстати.

Сейчас всё низменное вытащено усилиями постмодернистов, чей бог личное удовольствие, на поверхность. Какая радость была в начале – затонувшую Атлантиду подняли со дна океана. Но нашли, как оказалось, «ящик Пандоры».

И опять ныряет человек, настоящий человек, а не «бритая обезьяна», в глубину, ищет истину, чистоту. Хватит ли сил добраться до незамутнённой божественной правды, главным хранителем и носителем которой являлось на грешной земле до последнего времени в основном крестьянство – мощнейший (подчеркнём ещё раз) громоотвод народных бедствий. Замахнувшийся на него, уродующий его, беспощадно растаптывающий его – есть слуга дьявола, если не сам дьявол.

И опасно, с огнём шутят русофобы, оплёвывая национальную душу нашего народа, приписывая ему рабские наклонности. На Чехова, который в частном письме мимоходом заявил, что он выдавливает по капле раба из себя, пенять можно только лишь в том случае, если поймём до конца, о чём писал он брату своему Михаилу, советуя тому «сознавать достоинство своё» перед людьми. Не наглеть, как призывает Анатолий Чубайс, а сознавать достоинство. Смиряться же следует перед природой, красотой и Богом. Однако, подчёркивает Антон Павлович, понятие смирения не в коем случае нельзя путать с рабским самобичеванием, призывающим «сознавать своё ничтожество».

А не на это ли самое рабское, ничтожное сознавание и толкают людей их друзья в кавычках, заставляя каяться, каяться, каяться… Эти «друзья», эти убийцы русской души и великой державы хорошо усвоили: движения в будущее не произойдёт, если народ потеряет величие и твёрдость духа. А его укрепление немыслимо без преемственности, которая так была сильна в крестьянской среде. Невозможно достичь величия силами или жертвами одного поколения.

(Что-то думает дельное, верно, по этому поводу и умная, учёная голова – Александро Теренин, ежели взял да и прописал в Семионе жену свою – красавицу Алину. Друзья-москвичи сей экстравагантный поступок донкихотским называют. А сама Алина, припрятавшая в гардероб бальные платья до поры, возьми да и роди, на природе-то будучи, своему супругу дочку Софию, которую счастливейший папаша тоже прописал в знаменитом селе, упоминающемся в летописях аж в XII веке.

Опять легкомыслие и донкихотство? А может быть действо, близкое к тому, какое совершил в своё время командующий десантными воздушными войсками Маргелов, пославший сына своего на смертельный эксперимент: в танке, с парашютом совершить прыжок с транспортного военного самолёта. Так поступают и поступали люди высокой чести, истинные патриоты Отечества, пекущиеся о благе его, шедшие когда-то вместе с собственными сыновьями-мальчиками под барабанный бой впереди солдатских шеренг на французские редуты под Бородино. – Г.П.)

Как важно заметить сейчас ростки пробуждающегося самосознания народа и сделать всё, чтобы они не зачахли, оградить их от бесовских выпадов и грязи, льющейся с экранов телевидения, разудалых, ошалевших от гласности электронных СМИ. Да и повнимательнее бы, помягче следовало всем нам относиться, а не дуться на них, к тем состоятельным людям, что вкладывают денежный ресурс то ли в реальное производство, разорённое перестройщиками-временщиками, то ли в восстановление сельских угодий, пусть даже в создание новых «дворянских гнёзд», ярких некогда оазисов культуры, которые в нынешнем русском исполнении вполне могут, должны стать маяками надежды и уверенности, плацдармами, с коих развернётся наступление на всякую мерзость и пакость, дурманящую сознание народа-великана, лишённого ныне объединяющего единства созидательной цели. И уж, понятно, не клеймить бы нам надо русского мужичка, не расстреливать злыми словесными пулями крестьян-могикан, не развращать их мелкотравчатыми подачками, а создать условия для работы на земле, подумав, как бы освободить хлеборобов от всех налогов-податей. Чего ждём? На радость врагам, русского бунта, бессмысленного и беспощадного?