Леонид Чернов - Профсоюз сумасшедших [Стихи и проза]

Если только что Я, понимаете — Я пережил

Новый всемирный потоп?

От махрового цвета души — обгорелые клочья,

Даже пепел

Танцующий ветер раздул.

…Пусть для других это — только постельный кусочек,

Для меня —

Магдалина, пришедшая ночью к Христу.

Март 1923.

Кременчуг.

Золотые щупальцы лунного шарика

Бороздят мою голову пятнами снов.

А в душе моей розовой — Южная Африка,

И я —

Охотник на глупых слонов.

Увешанный с пяток до носа оружием,

На лошадь — как в лодку веселый моряк.

А луна оплетет серебреющим кружевом

Эластичный (как женские груди) мрак.

Встречу тигра-ль, слона или точку колибри —

Эта ночь в меня дышет

Чудесами

Чудес.

Туда, где бритвой культуры выбрит

Для железной дороги девственный лес!

Из кадильницы далей

Мне ладаном,

Ладаном

Задышал огнегрудый циклоп-паровоз.

А на фраке небес — луною залатанном —

Муравьи голубые испуганных звезд.

И вдруг — кино-лентой — шумы, скакания!

Кашель ружей!

Упал карабин!

Под конем!

И над клеткой груди — чьей-то пулею раненый —

Слон уж лапу занес, обдавая огнем.

И слоновые глазки горят, как бенгальские свечи,

Предвещая, что хрустнет коробкой от спичек

Хоровод моих будущих дней.

…….

Как же мне проклинать тебя, жизнь и судьба сумасшедшая,

Что свою стопудовую лапу

Ты так часто заносишь над грудью моей?

Январь 1923.

Этот сон — как ночь.

Эта ночь — как сон

Зацвела, чтоб меня душить.

Кто же я? — сумасшедший Поксон?

Гариссон

На экране твоей души?

А секунды летели расплавленным оловом

В нервы и в сердце, —

А сердце в крови.

И футбольным мячом я швырнул свою голову

В золотой кипяток Любви.

Раз’ярённые мысли (монопланы в аварии) —

Вверх ногами Шекспира, Ницше, Дюма.

Выкипал золотой кипяток в самоваре,

И сереющим пледом

Тьма.

Фиолетовый нож невиданных молний

Полоснул небосвод моей головы

(Пронырнувшая мышь).

Громы, штормы и волны.

Взрыв!

…И тишь.

Гробовая могильная тишь.

И конец.

И один…

Вы, конечно, уйдете

В одинокое, скользко-больное Вчера.

И никто не поймет, что на Вашей,

Вот именно — Вашей звенящей неслыханной ноте

Оборвались умолкнуть мои вечера.

Март 1923.

Предвечерие.

Много раз уже Вены, Нью-Иорки, Берлины

Завыванием труб меня звали, маня:

— Не пора-ль

Пастораль Азиатской картины

На гременье блестящих культур обменять?

Мир бесился, что я так бездумно, так рано

Свою душу швырнул в азиатскую степь.

Мне бы быть королем мирового экрана,

А не виснуть полжизни Христом на кресте.

Я бы мог в монопланах, моторах, экспрессах,

В мягких лапах авто — серебриться вперед.

Только знаю —

Дрессированный тигр прогресса

В тот же миг азиатское сердце сожрет.

Только здесь, в голубой допотопной обители

Хищным лапам прогресса меня не сдушить.

Так позвольте же быть мне его укротителем

В этих девственных чащах дикарской души.

В Бостоне, в Бомбее и в строчках Корана,

В костюмах Пакэна, как в струях огня,

Ночами скользит Королева экрана

И ищет кого-то,

Конечно — меня.

И в блесках моноклей скучающих фраков

Она Магдалиною отражена.

И режет глазами завесы из мрака

Стотысячный раз — уже чья-то жена.

Но толпы в цилиндрах

Слезинок не видели.

Не все-ли равно ей — Иван иль Артур?

Я знаю —

Она истерзалась по мне,

Укротителе

Грозного тигра гремящих культур.

Февраль 1923.

Глушь.

Сегодня вспыхнуть елочным свечам в могилах

Огнями стареньких

Забытых детских сказок. —

И мне, мальчишке, о благих и злобных силах

Словами страшного

Наивного рассказа.

Сегодня в комнатке души — я старенький отшельник

Смывать обман и ложь,

Чтоб снова настежь дверца.

Разбивши корку лет, волчком пустить в сочельник

Десятилетнее танцующее сердце.

Я знал, что здесь,

Где пахнут медом шишки,

Под коркой лжи, измен и боли злого волка —

Смеется Лелька,

Солнечный мальчишка, —

И каждый год

В лачуге сердца — елка.

И каждый год дворец тоски его разрушен,

Огни свечей — как пальцы жалящего перца.