Махтумкули - Избранное

Рыян стоял над Мисром и Кенганом;
Пред ним дрожал везир, а над Рыяном
Была Зулейха подлинным султаном.
Вот падишах раба купил, друзья.

«Хоть в рост его, — оценщики сказали,—
Червонцев бы насыпали и дали
Рубинов лучших столько же — едва ли
Купивший бы переплатил, друзья!»

На площади, у трона золотого,
Простым рабом Юсуп назвался снова;
И сам правитель, как раба простого,
Его Зулейхе подарил, друзья.

Она, дрожа от яростного пыла,
Юсупа в подземелье поместила.
Там шесть рабынь к страдальцу приступило.
Но он презрел тот женский пыл, друзья.

И женщины ого оклеветали:
«Он разорвал подолы нам!» — сказали.
Посаженный на цепь из крепкой стали,
Юсуп в неволе долго жил, друзья.

Вот он лежит в своей темнице тесной,
А падишаху снится сон чудесный,
И как ни бился звездочет известный,
А все же сна не объяснил, друзья.

Сон разгадал Юсуп. Он падишахом
Раскован был. Рыян с великим страхом
Пред ним себя признал ничтожным прахом
И сердце к правде устремил, друзья.

Народы Мисра славили Юсупа,
Властителем поставили Юсупа,
И братья тут поздравили Юсупа:
Он их по доброте простил, друзья.

Махтумкули поет искусство бога —
Вы эту песню не судите строго
И наслаждайтесь — мало жить иль много,—
Пока у вас хватает сил, друзья!

Скажите лжецам и глупцам —
Настало их подлое время.
Скажите безумным скупцам —
Казна — бесполезное бремя.

Скажите подруге моей —
Растерзан я на сто частей;
В песках раскаленных степей
Сгорело пшеничное семя.

Базар мой расхищен, я пьян,
Я болен, я гибну от ран.
Слепит меня горный туман
И грузом ложится на темя.

Мой сын не дождался меня:
Он мертв. Из Хивы я три дня
Скакал, и язвило коня
Мое сумасшедшее стремя.

Ты смотришь на лик носковой,
Фраги, в этот час роковой
Молчи. Твой язык огневой
Печалит родимое племя.

Меня настиг мучитель-рок,
Тяжелая пора настала.
Я сына не сберег, друзья,
Душа моя что рана стала.

Оставила весна мой дол,
Повержен золотой престол,
Ветвь нежная, покинув ствол,
Добычей урагана стала.

Смерть невозможно обмануть.
Какой удар я принял в грудь!
Плоть жалкая моя тонуть,
Как челн средь океана, стала.

Терпенья нет, и воли нет,
Желанья жить в юдоли нет,
Мне вести ниотколе нет,
Пустыней жизнь так рано стала.

В огне скорбей и алых тревог
Трепещет сердце-мотылек;
Я сгорбился, я изнемог,
Слеза моя багряной стала.

Пью жгучий горечи настой.
Как жить у горя под пятой?
Мне все тщетой и нищетой
Без моего султана стало.

Махтумкули, от слез больной,
Взывает: сжальтесь надо мной!
По воле рока в час дневной
Какая темнота настала!

Душа моя пылает,
Метнувшись наугад.
Муфти Коран читает,
От бога ждет наград.

У тех — дитя родится,
У тех — растет юница;
А тополь серебрится,
И рвется ветер в сад.

Лицо старуха прячет
И втихомолку плачет;
Джигит за славой скачет
Куда глаза глядят.

Те служат на чужбине
Наживе и гордыне,
А те свой дух в пустыне
Охотой веселят.

В дому нужда гнездится,
И слезы льет вдовица,
А в дверь мулла стучится;
То подать, то зекят.

Судьба грозит разлукой,
И вера стала мукой;
Завистник длиннорукий
На хлеб твой пялит взгляд.

Муж на коня садится
И мчится, словно птица,
Туда, где кровь струится
И стаи стрел свистят.

Махтумкули едино —
Гора или долина,
А руки ищут сына,
Обнять его хотят…

Якуб, рыдающий, тоскую,
Вреду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»
Не слезы лью, а кровь живую,
В бреду воззвав: «Юсуп. Юсуп?*

Заплакав, небосвод просторный
Со мною делит жребий черный.
Меджнун — глотаю холод горный
Во льду воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Вокруг меня тьма темь ущелий,
Тень пала, тучи налетели;
Двенадцать гор и семь ущелий
Пройду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»