Махтумкули - Избранное

А к тридцати годам, джигит, ты стал подобьем льва.
От буйных радостей земных кружилась голова.
Ты пресыщения не знал, все было трын-трава.
И все же сорок лет тебе исполнилось едва,
Как начал ты припоминать священные слова,
К молитве обращаться стал и вечером и днем.

Когда полвека проживешь, слышнее божий глас.
Кто забиякой дерзким слыл, тот праведник сейчас.
Ты знаешь — как ни веселись, — придет он, смертный час,
И к господу взываешь ты, пять раз творя намаз.
Ты постигаешь в шестьдесят, что сил иссяк запас,
Что время жатву собирать на поле золотом.

Когда ж — увы! — тебе пойдет семидесятый год,
Глаза подернет пеленой, беззубым станет рот,
И старость жалкая тебе колени подогнет,—
Все отмахнутся от тебя, и будешь ты — не в счет…
Ты выйдешь в восемьдесят лет из городских ворот,
Покинешь ты обитель слез, окутай полотном.

Махтумкули, несчастен тот, кому почти сто лет,
К могиле тихо он бредет, в очах чуть брезжит свет…
Когда его хватает смерть, — ни в ком участья нет.
На небе разве воздадут, коль ты сдержал обет.
И будешь ты лежать в земле, промозглой тьмой одет.
Твой без окон и без дверей последний тесный дом.

Кровь козленка, смотри, запятнала сорочку твою,
О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский!
Ты от муки сгорал, полоненный в далеком краю,—
О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,
О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Ты рыдал безутешно, стонал в нестерпимой тоске,
Ты дрожал, видя волчьи следы на пустынном песке.
От родного Кенгана, от ласки отца вдалеке,—
О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,
О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Плоть святую твою обнажили, лежал ты, как труп:
Боль разлуки тебе прямо в сердце вонзила свой зуб;
Вечно плача, ослеп твой отец, престарелый Якуб,—
О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,
О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Но иная пора наступила, и братья твои
Пред тобою стояли, глядя на тебя в забытьи:
Страх в их души проник, точно липкое жало змеи,—
О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,
О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

И ликует Фраги: не увял твой цветущий венок.
На египетском троне сидеть повелел тебе рок,
И предатели-братья, раскаявшись, пали у ног,—
О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,
О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Из древней книги «Жития пророков»
Особенно я полюбил, друзья,
Рассказ о многих бедствиях Юсупа.
Как мед устам, он сердцу мил, друзья.

Юсупово спокойствие в страданьи —
Для нас благой пример и назиданье.
Жил муж Якуб, как говорит преданье,
Из рода Ялавунч он был, друзья.

Шесть жен, двенадцать сыновей имел он,
Несчастие от бога претерпел он,
И выплакал глаза, пока скорбел он;
Его создатель ослепил, друзья.

Где сын его? Нет милого сновидца!
В колодец кинут братьями, томится
Юсуп злосчастный. Бога не боится
Ни брат Шемгун, ни брат Рубыл, друзья.

Они пригнали волка и сказали:
«Юсупа звери злые растерзали».
Якуб взмолился небесам в печали,
И волк тогда заговорил, друзья.

Якуб сказал: «Подай мне весть о сыне.
Следы его три дня ищу в пустыне».
Волк, возвестив: «Юсуп твой жив и ныне!» —
Отцу надежду возвратил, друзья.

А у Юсупа вся душа изныла:
Колодец нем и тесен, как могила.
Но бог послал на землю Джебраила,
И вот что сделал Джебраил, друзья:

Юсупу длань он возложил на темя,
Трех суток плена облегчая бремя;
К ногам его, когда настало время,
Поверг одиннадцать светил, друзья.

Из Мисра в Шам той стороной глухою
Шел караван, и два раба с бадьею
Отправились к колодцу за водою.
Юсуп легко в бадью вскочил, друзья.

И вышел через несколько мгновений,
Пригож, как месяц, из могильной тени.
Вознес он богу сто благодарений,
Рабов исламу приобщил, друзья.

Следите, люди, за игрою рока!
С Юсупом братья обошлись жестоко;
Он светом был родительского ока,
Купец его не пощадил, друзья.

«Я бедный раб!» — сказал Юсуп-смиренник.
Родной Кенган покинул он как пленник
И продан был за восемнадцать денег.
Купец Мелик продешевил, друзья!