Варлам Шаламов - Том 3

Я не люблю военных ремесло —
Профессию, рождающую зло.

Простой крестьянин, а не генерал,
За дом родной я нынче воевал.

Бандиты ворвались в отцовский дом,
И я судил их собственным судом, —

Снял со стены охотничье ружье,
Чтоб счастье жизни защитить свое…

Был в перестрелке, кажется, убит
Ворвавшийся в отцовский дом бандит.

Я не считал моих побед и бед
На протяженьи многих тяжких лет…

Рубаха красная, надетая на мне,
Не знак пожара, не призыв к войне.

Ведь в этот алый цвет всегда одет
Крестьянской жизни трудовой рассвет.

Прошу прощенья, дамы, господа,
Я не солдат, я человек труда.

Вся жизнь моя — прямой тому пример.
Здоровье ваше, господин лорд-мэр!

Безвестный ручей,
Безымянный, ненужный,
Для наших ночей
Недостаточно южный,

Где чаек полет
И полярное лею,
Светящийся лед
Изумрудного цвета.

Забытый зимой
В недоступном ущелье,
Зимою самой
На моем новоселье,

Где прямо вперед
Через лед трехметровый
Летит водомет,
От заката багровый.

И, темной теки
Замедляя теченье,
Бегут пузырьки
Огневого свеченья!

Смешаю вместе уксус и слюду,
Чтоб минерал скорее умирал,
И точат слезы камень-бирюзу,
И умирает синий минерал.

А жемчуг задыхается во тьме,
Теряет краски, цену и судьбу,
И не под силу жить ему в тюрьме,
Лежать живым в повапленном гробу.

Он жив — на пальце, вделанный в кольцо,
И полон человечьей теплоты,
Он сохраняет светлое лицо,
Он сохраняет жизнь свою — как ты.

Там был пожар, там был огонь и дым.
Умерший лес остался молодым.

Ища следы исчезнувших зверей,
В лиловый пепел вцепится кипрей

И знаки жизни, что под цвет огня,
Раскинет у обугленного пня —

И воскресит таежную траву,
Зверей, и птиц, и шумную листву.

Так тихо, что пейзаж
Как будто нарисован —
Пастельный карандаш,
Перекричавший слово.

Беспечный человек,
Дивлюсь такому чуду,
Топчу нагорный снег,
Как битую посуду.

Здесь даже речки речь
Уму непостижима,
Туман свисает с плеч —
Накидка пилигрима.

Все яростно цветет
И яростно стареет,
Деревья ищут брод,
Спешат домой быстрее.

Спустились под откос
Беззвучно и пугливо.
А ястреб врос в утес,
В закраину обрыва…

Я пью его в мельчайших дозах,
На сахар капаю раствор,
А он способен бросить в воздух
Любую из ближайших гор.

Он, растворенный в желатине
И превращенный в динамит,
В далекой золотой долине,
Взрывая скалы, загремит.

И содрогнулся шнур бикфордов,
Сработал капсюля запал,
И он разламывает твердый,
Несокрушимый минерал.

Сердечной боли он — причина,
И он один лекарство мне —
Так разъяснила медицина
В холодной горной стороне.

Он тащит солнце на плече
Дорогой пыльной.
И пыль качается в луче
Бессильно.

И, вытирая потный лоб,
Дойдя до дома,
Он сбросит солнце, точно сноп
Соломы.

Мятый плюш, томленый бархат
Догорающей листвы,
Воронье устало каркать
На окраине Москвы.

В океане новостройки
Утопает старый дом,
Он еще держался стойко,
Битый градом и дождем.

И, заткнув сиренью уши,
Потеряв ушной протез,
Слышит дом все хуже, хуже
И не ждет уже чудес.

Как лихорадки жар сухой,
Судьба еще жива,
Ночной горячечной строкой
Бегут мои слова.

И, может быть, дойдет до вас
Ее глухой размер,
Как пульс, прерывистый рассказ,
Химера из химер.

Подъемный кран, как самоходка,
На гусеничном ходу
По окнам бьет прямой наводкой
И тихо кружится на льду.

Вполне военная картина,
Когда прожекторным огнем.
Как в штурмовую ночь Берлина,
Подсвечивают каждый дом.