Сергей Краснобород - Этюды. Эскизы. Рефлексии

Мои «Этюды» совсем не претендуют на столь значимую аллюзию, но все-таки — как говорят в Одессе!

Спасибо Классику — Николаю Богданову за уникальное постмодернистское предисловие. (Сам он, попыхивая сигаретой и пряча за дымными стеклами очков взгляд пронзительно голубых глаз, иронично продолжает утверждать, что даже не знает точного значения этого словечка — «постмодернизьм»).

Спасибо Сергею Тихову, Мастеру и Мистику, который любезно согласился оформить книгу своими изысканными рисунками.

Спасибо Оле, моей жене, за то, что терпеливо была рядом — и когда эти стихи появлялись, и когда они собрались вместе в представленной этой книжке.

В карете «скорой помощи»

по городу я мчал.

Я ел сырые овощи

и выцвела моча.

Мне врач микстуру выписал,

в карете покатал.

И чтоб я снова цветом ссал,

таблетками пытал.

Пытай! Не допытаешься,

очкастый альбинос!

Ты хорошо питаешься,

а у меня понос.

В старом городе шум дождя —

словно топот копыт в поле.

Словно камни забыть хотят

маету многолетней боли.

Словно память подвластна слезам.

Время гонит свою колесницу.

Снова в городе пляшет гроза

и на древних камнях веселится.

…Товарищам мазут не нужен?!

Бессонна ночь в заботах о…

Замерз червонец в желтой луже.

Крадется ветер под пальто.

Опять мороз по коже улиц

гоняет кошек и бомжей.

Любовным чтивом обманулись

домохозяюшки уже.

Чернильным страхом осьминога

фантазию оргазм настиг.

У ночи так мазута много —

на мысль, на след, на ритм, на стих.

В плену танцевальных оргий

мечтал о бессмертии Вакх.

Его консультировал в морге

старший смотритель зевак.

Выстроившись, претенденты

там распевали псалмы

о целях и видах аренды

жизни, тюрьмы, сумы.

Вакх, пируэтом взбешенный,

требовал нимб и вина.

В морге народ искушенный

все ему выдал сполна.

Бог его принял, как брата,

и в Пантеон снарядил,

чтоб не родился обратно

идол пьянчуг и кутил.

Я — бегемот, застывший в нищете

болотной топи, мутных вод и грязи.

Здесь тешатся вьюны касаньем тел.

Здесь хвастают хвощи изыском вязи.

На шкуре, мхом покрытой и гнилой,

сидит пичуга и клюет мне спину,

чтоб отыскать жучков, сбивая твердый слой

земли, травы и высушенной тины.

Стопы мои навечно приросли

к осклизлой липкой черной донной каше.

Мучительная лень бездействия не злит.

И жаба у ноздрей не будоражит даже.

Истома, растворенная в воде —

как кульминация идеи созерцания.

Я — бегемот (кто я?) в болоте (где?),

медитативный свет узревший (иль мерцание?).

Обладатель водительского удостоверения

за номером

сто восемьдесят пять двадцать шесть пятнадцать

движется в сторону заката

с ускорением, которого достаточно,

чтобы взорваться

на изысканном мустанге марки «Рено»

от перегрева двигателя,

от перегрузки на ось.

И все, вроде бы, понятно,

но

остаются неразрешимыми некоторые вопросы.

К чему такая спешка?!

И что за изыск погибать на фоне заката?!

Неужели за водителем была установлена слежка.

И именно в этот момент его ждет

заслуженная расплата —

за обладание уникальным удостоверением

под кодовым номером,

который был проигран в кегельбане смертников…

И горящее колесо заката покатилось по миру,

будто подыскивая себе

для развлечения соперников.

Завязанный в узлы системных обязательств,

был скучен выходной — день, отданный себе.

Они скрывались в нем от посягательств

тоски безмерной по другой судьбе.

Воскресной маетой они душили трусость

признания себе в душевной пустоте.

О, как желанна будней суетная узость!

И как страшна свобода форм, идей и тем!

Традиция, канон провинциальных снобов,

к ним мерно снизошла усладой кандалов.

И этот ровный путь — без выходных! до гроба!

в системе! — стал им лучшим из даров.