Иван Аксенов - Неуважительные основания

В Женеву малоезжий путь
  Светлей пути в Дамаск
Его огней не отпугнуть
  Многолеорду каск.

Мне, будто, восемнадцать лет,
  Меня не проведут:
Я вижу полосатый плед,
  И надоконный прут.

Через пятьдесят пять минут,
  Не изменяя курс,
Пересекать не преминут
  Нагорный город Курск.

Но (не определю) разъезд
  Или, размыв пути,
На выключенье ранних звезд
  Настаивал идти.

Там непомерною звездой
  Горела медь свистка,
Над отуманенной водой
  Светающе легка.

Так больше не цвела сирень
  А золотой жасмин
С тех пор не обращал плетень
  В глазурный каолин,

Всего же волшебства острей
  Был чуткий паровоз,
Сквознейший балерин кисеи
  И тени от стрекоз;

От рельса золотой росы
  За облака ввинтясь.
Святые осенял часы
  Земленебесный князь.

Им кто то, видимый едва,
  Кому то говорил,
Я и не разбирал слова,
  Но голос звонкий был.

Припомню паровик,
  Пожалуй потому –
Что с этого в любви привык
  Не верить ничему.

Всеосияиней луч косой
  Застраховал меня
Неслышней поступи босой
  Прозрачнее огня.

Из благоустроенной пасеки трут навсегда изгоняется,
И не надо, подруги, никакой идеализации…
Такси было расхлябанное,
Карбид вонючий:
Векрнулся усталый, но не раскаянный;
Залюбовался ее ключицей –
Освешение? – Закат за спиной колдовал. Тишина
За стеной промышляла охрипших ступенек…
А необходимо сказать, что она целый день была чрезвычайно нежна:
Подготавливалась экстракция денег.
И подкатывался щитовидный вопрос,
Конфузом: догадался – не догадался?
Притаился в ней от каблука до плачевно сожженных волос,
До гусиной улыбки, неоценимей семнадцатилетних признаний,
Что, что?.. Король собирался на подвиги –
Снарядился он на беду:
В поход трубили о вторнике
В среду объявился в плену.

На щуплой бумажной ленте спешили слова от Мальты, Оттавы, Посьета,
Уржумки, Дублина, Стокгольма, Тимбукту, Уайна, Сингапура.
Повторились правильно, только, сразу, предел 2 сантиметра –
Два города стали: это солнце весны расцвело во Владивостоке
И разорвался закат, ионизуя осенний прилив Сен Луи Патози.

На улице муниципальная машина
Вертится и размешивает грязь –
Свет не разведет своего клина:
Солнечный свет не газ.
Ну! Как эта канава раскапывалась –
Не упоминаем мы –
Где то многоэтажными шляпами
Direction Etoile-Italie.
На улице проблески обыкновенного бензина
Муниципальный велосипедист;
Машина всяческого значения и смысла,
Вертится день между крыш.
Размешивает, но не рассмешит
Необутые ветки лип
Необузданный ветер липкий:
Неопознанная вещей лепкой
Статуя просто грязь.
Нами же создан свет.
Не нам только мост разведет
Лай своего пролета.
Что убедительней рычага и клина?
Что смелей, чем стремительный солнечный кран?
Свет! Свет! Свет! – бесконечно делимый –
Не газ, не фонтан,
А вот эта вот, необгоняемая улица
За огнем фонари и ацетилен
Окно, пол, лимонный соус, курица –
Маклореновский ряд дилемм.

Сколько бы я не крестил зулусов,
На пари – они меня съедят
В утверждение трансцендентальных вкусов
Той страны, где зреет кокотаж.
Право! – Отслужившего билета
Легче, отвалился день
Не подставили ему корзины,
Полируя регулярный стаж.
Прочерчиваюсь без перспективы.
Даже свистать – загадится
Корней угольного отложения –
Оттого – стыжусь, забыв ея заглавьице,
Не могу еще простить – оглавления
И немногочисленных листов икры.
Напрасны усилья белой печати:
Далек зеленоптичий край,
Не переставая громоздили дни,
Выкормленных, выпоенных считая
По неокаемляемому говоруну, свет, мигни.
Ты погас, мокрый звон
Не окликай меня
В этом неперпендикулярном воздухе
Где, обеззолотя тополя ЭКЛИПСЪ –
Зияющий подсолнух ветра,
Заглядываю на него мельком,
Да не надо и ответа мне –
За трамвайными тэтами
Расплетаются возможности всех цветов –
Электричество погушено,
Тучи густы
И еще не зажигали газ.