Иван Аксенов - Неуважительные основания

В тяжести вся опора
В скорости – высота:
Города погода
Дернулась, перевернулась – была.
Расчеркивайтесь же, прокалыванья –
Все переплелось в лицо;
Пришло; стало; поняли: притворяешься,
Пристальное колесо!
Только ровнее
Томный рему:
Тростники залетные,
Проволочная корма,
Милости не по адресу –
Перемешали, верно, в трубе.
Мольбища огненные, безследные, пасочные.
Восковые…
Сколько жалости
В этом больном кулаке.
«Радовался же
Горизонту над тополем?»
Непереубедимая моль.
Соображай, расклинивайся,
Свертывающийся толь.
Запомни: ветер нашлет надежду на траур
Дождь – бисер
И некчему заставлять себя завтракать,
Мыши, – кот на крыше.

Папирус очень сомнительной пустыни Египта
Обручения (два) – оазисы ли?
Одно видимое желание золотого слитка,
Другое на молнию претензии.
Не найти лощеней базальта на Ниле
И где полагается кварцевый обелиск.
Замкнутые медленно, но верно, сблизятся,
Одно ни причем – нет никаких улик,
За другим – только видимость,
Как заведено – мертвая и очень непрочная.
Мало ли ее такой славили?
И над этим полночным отчаяньем
В бескорыстии недосягаемом
Жертвенник Авеля.
Неизменно поворачивается вопрос «очень умный».
«Каин, где твой брат?»
Но и ответ, так же давно зазубрен,
Как и весь исторический шеколад.
Происходящее в том отдаленном лаке
Ноет о потопе,
Кое чьем гневе
И т. д., попался и света не видать тебе,
Если не сделаешь ничтожного движенья.

Предрассудки брошены, ими не пугаюсь:
Подчиниться им возможна стала роскошь.
Через улицу, стаканы, стайкой
Перебегают зайчики, –
Не застрянут, не застынут, в джин –
Это ли охота?
Где обещан сбор?
Только около стального сота
Пара, как один,
Горят и говорят о том, что день был сыт –
Вовсе выжат
Вовсе выжить
И –
Если бы не заставлять, то не взошел бы на востоке в кровь
Опять. – Опять
И не найти конца
Глазастой гусенице злой вокруг сосны.
А удержи дыханье – перестанешь быть
И это все почти что на вине.
Но не про это жук
Жует из Жьювизи:
«Можно удержать и без ужимки нить:
Жарко жаловаться».
Все равно – рассчитываться
Или еще налить,
Пренебрегая возрастанием за салфетками бархата
И полтора пера.
Заклеиваться марками
До другого дня.

Не надо ни боксировать, ни фехтовать, ни плавать.
(Ах! Если бы можно было и думать и думать, и радоваться и плакать!)
Надо смотреть на доску, на рамочника, на пламя,
Проводя на бумаге мягкие буквы, уводящие память.

Снова славится вечер властный
Неукоснительный амулет
На разочарованный и атласный
Небу индукционный след.
А и непредусмотрительными видами
Те, воображающие, не осуществя, вину. –
Пыльно водам,
Пробежавшему огню в саду
Через пепельницу.
Уходящие ко взрывам птицы.
На застывшем
Устарелый знак последних откровений –
Голова готова спрятаться под снег – крыло,
Да еще она видна от брызог.
Перепряжа.
О увядшем шуме и вольтаже ламп.
Умершем до жизни
И неизлечимом дне:
Коротко замкнулся и прославился книжно,
Совместно
Заплетенный, замоленный свет.
Причина неизвестна.

Засыпая в трухлом такси я думаю о небе перерезанном прожектором;
Этот сходящийся рельс повторялся колеями осенних дорог.
С тех пор я навсегда ушел от любви-геометрии.
Знаю только: ничего не имею против своей смерти.
Однако, я несомненно живу, потому что ношу монокль.

В бумагу высох, на тебя шуршу.
Я целый день словами порошу,
Что далее, то чаще да сырей
И злей, чем разстригаемый ерей,
Зрачков оберегу колючий лак
И страх, играющий скулою, как…
– Упрека ли боишься по весне?
А если бы и да? – он вовсе не
Острей, чем твой незаменимый шприц. –
Под вечер остывает щекот птиц,
А только расседаются в ночи
Противные сороки да грачи.
Скрипя, что не даешь себя обуть
И отложить презлющий «добрый путь». –
– Хоть ихний храп и не совсем неправ,
Не говорю: перемените нрав,
Но… – Этот камень унеси с собой:
В нем трещина, а все он голубой.
И что внизу я нацарапал вам
И не на память, и не по глазам,
Которым не навязываю спор. –
– Кармин и пудра невеликий сбор
А времени то много у тебя. –
– Цените выдержку, не теребя
Прошу: не поцелуете на чай?
– А оглянуться то же некогда, поди, –
Прощай!