Олег Анофриев - Есть только миг

Кошелек, конечно, никогда не находился, милиционер, вежливо держа за шиворот виновника, вел его в отделение, а пострадавший шел сзади, подстраховывая милиционера. Каждый раз это был целый немой фильм с одинаковым концом: у ближайшей подворотни воришка ловко вырывался из рук милиционера и мгновенно исчезал в ней. Страж порядка разводил руками и всячески доказывал пострадавшему, что не надо быть ротозеем, а вор все равно никуда не денется.

И всякий раз мы с Нюрой спорили, сбежит мошенник или нет, и каждый раз он сбегал. Видимо, вести вора в отделение, составлять протокол и доказывать недоказуемое милиционеру не нравилось.

Но все это доставляло нам удовольствие только тогда, когда окна были закрыты и ничего не было слышно.

При открытых окнах было совсем не то: пропадало ощущение немого кино, – и мы, не досмотрев до конца, отходили от окна.

Сколько было разных названий площадей и улиц: Плющиха, Проточка, Новинка, Варгунихина гора, Дурновский и много других дорогих сердцу прозвищ, но самой родной и близкой оставалась Смоляга. Через эту площадь и Дурновский переулок я бегал в школу учиться и заниматься в драмкружке.

По этой площади морозным декабрем сорок первого летели обрывки газет и металась из стороны в сторону тощая борзая, потерявшая и дом и хозяина.

Через эту площадь проводили огромную шеренгу грязных и оборванных военнопленных. После которых по всему фронту шли водовозы, смывавшие всю эту дьявольскую нечисть обыкновенной хлоркой.

В день большого военного праздника по Смоляге шли танки. Много разных танков и танкеток. Дым и вонь стояла страшная, даже в комнатах нечем было дышать.

А в другие праздники по Смоляге шли демонстрации, яркие, многолюдные, с музыкой.

И только один раз за всю мою жизнь, да и то по телевизору, я видел, как по Смоляге двигалась огромная толпа мужчин с палками, прутками и камнями, с какими-то плакатами. А навстречу толпе, прикрывшись щитами, шла такая же масса мужчин, одетых во что-то серое. Потом была драка.

Но это была уже не моя Смоляга. Это была площадь, на которой в три ряда возле «Гастронома» паркуются автомобили, на которой на месте моего дома вырос огромный торговый центр «Калинка Стокман», на которой постоянные пробки и такой же ядовитый дым, как от танков. И совсем другие люди, о которых я ничего не знаю. Да и знать не хочу.

Два понятия, которые могут безболезненно существовать друг без друга.

Актеру совсем не обязательно иметь музыкальный слух и певческий голос, певцу совсем не обязателен драматический талант.

Так и было до поры: певцы пели, актеры играли на сцене.

Пока не появились так называемые теперь поющие актеры.

Хорошо это или плохо?

Если талантливо – хорошо; если бездарно – плохо.

Я прожил длинную творческую жизнь, видел и слышал многих.

И если замечательные актеры Андровская и Яншин пели в спектакле простенькую песенку «Голубок и горлица никогда не ссорятся…», на душе у зрителя становилось тепло и радостно, потому что пели они не фальшивя, музыкально и талантливо.

И если чистый, как божественная флейта, голос Георгия Виноградова был актерски невыразителен, можно было наслаждаться его пением, закрыв глаза.

А вот если нынешние киногерои фальшиво ноют, пытаясь передать свое душевное волнение, то их не могут спасти ни Ахматова, ни Цветаева, ни Дунаевский, ни Петров, ни Сидоров!

За них прекрасно спели бы за кадром люди, обладающие музыкальным слухом и красивым тембром голоса.

Мне не раз приходилось петь и в спектаклях, и в кинофильмах, в кадре и за кадром, но всегда меня заботили чистота звука, голосовая выразительность, а уж потом «душевность» и актерское мастерство.

Зато и краснеть не приходится за свое актерское пение.

Надо помнить, что, каркая во все воронье горло, сыр, конечно, не потеряешь, а вот уважение к себе потерять можно.

По утру выпал первый снег, и все вокруг заулыбалось. Стало радостно оттого, что грязь и пыль спрятались под снегом и жизнь стала чище.

А люди тут же стали лепить снежки.

Снежки, побывав в руках человека, темнели и становились жесткими.

Но людей это не заботило. Зато снег уже не чувствовал себя новорожденным. Человеческие руки крепко сжали его и оставили на нем свою грязь. Это бы еще ничего. Но когда снежками стали швырять друг в друга, снег взмок от боли и стыда и превратился в серое месиво, которое люди стали сгребать лопатами в кучи. Но не все снежки ударялись обо что-то. Те, кому повезло, превращались в снежные комья, из которых люди стали катать снежные скульптуры, уродливые, безногие и короткорукие. А чтобы совсем унизить снежные творения, на голову им надевали старые, ржавые ведра, а на место носа втыкали грязные морковки. И называли их бабами!