Олег Анофриев - Есть только миг

Жена прибежала из кухни и слушала вместе со мной этот гимн уходящего времени, а я (человек, на которого музыка действует гипнотически) просто не понимал, как три тоненьких латунных прутика, по которым били молоточки, могут издавать такую божественную мелодию.

И несмотря на свой очень скромный вид, часы с помойки заняли в доме самое почетное место.

Потом я украшал их, отделывая переднюю панель янтарем, который я насобирал на съемках под Калининградом, потом я чинил их несколько раз, потому что часовой механизм оказался никудышным, но всякий раз, когда часы отбивали положенное время, в душе моей поднималась волна радости, как будто я слушал гимн, гимн радостного расставания с прошлым, зная, что он прозвучит в будущем!

От времени отломился один прутик, издающий третий звук.

Осталось два. Мелодия оборвалась. Волшебство ополовинилось.

А чудо не может быть половинчатым.

Потом в очередной раз лопнула пружина.

И перестав бороться со временем, я купил новые, дорогие часы, которые били и четверти, и каждые полчаса, и, наконец, каждый час, отбивая мелодии Биг-Бена.

А старые часы я отнес в театр и отдал в реквизит.

А с ними вместе ушли: мирное время, при котором не было никаких «чеченских следов», мастерская в лоджии, где я делал замечательные браслеты от гипертонии для моих друзей и где я впервые услышал волшебный гимн прошлому, который исполняли простенькие часы с помойки.

14 февраля 2001 г.

Ругаю того, кого люблю. Хвалю того, к кому равнодушен.

Отвратительный характер у моего друга, еще хуже, чем у меня.

Самодоволен и хвастлив, сластолюбив и ветрен, завистлив, жаден и корыстолюбив, лишен взаимности и благодарности – в общем, человек никудышный.

Но я люблю его – за то, что умен, талантлив, честен и независим.

С ним интересно спорить, работать в одном спектакле, сидеть за одним столом – словом, сосуществовать.

Да кто же это? кто? – торопите вы, желая поскорее узнать имя и удивленно вознегодовать, сразу же возвысившись над моим другом своим совершенством.

Не спешите, осадите свой гнев и презрение.

Имя я все равно не назову, сохранив и интригу, и порядочность.

Просто я расскажу о нем, а вы послушаете.

Я был инициатором приглашения моего друга в наш театр.

За это несколько лет спустя, когда я решил вернуться в театр после нескольких лет жизни свободного художника, мой друг, к тому времени ставший одним из членов худсовета, с холодным презрением отверг всякую возможность моего возвращения.

Известный кинорежиссер «Ленфильма» искал актера на главную роль, и я с остервенением уговаривал взять моего друга на эту роль.

Он был утвержден и тут же посоветовал режиссеру не брать меня на небольшую роль в этом фильме, сказав ему, что я певец, а не актер.

Я был популярен и востребован; он был талантлив и никому не нужен.

Он уговорил взять его на мои гастроли, чтобы хоть немного заработать на жизнь, обещал не пить, и, надо сказать, сдержал слово, хотя в концерте был совершенно излишен.

В последний день напился как сапожник. Наговорил мне кучу гадостей, опоздал на самолет, и только благодаря мне задержали рейс, и мы вместе вернулись домой.

Благодарности я не ждал – я знал его.

Более того, если бы он попросил прощения, я бы его запрезирал.

Но он даже не понимал своей вины. За это я любил его.

Прошли годы. Он стал знаменит. Любим публикой и признан властью.

Роли, звания, любовь женщин – все было у него. Он стал меньше пить. Посолиднел, поседел. Перестал звонить мне, да и я никогда не докучал ему своим вниманием.

Но в состоянии тяжелой депрессии он звонил только мне – знал, что я никогда не смешивал два понятия: актер и человек. Знал, что люблю его за талант, который давал ему право быть негодяем в поступках и оставаться большим актером, общаться с которым и в жизни, и на сцене было так прекрасно!

И в этот раз раздался звонок, и в трубке раздался скрипучий голос моего друга:

– Привет… живой? А я умираю… что делать-то?

– Бери такси – и ко мне.

– А денег-то нет…

– Но у меня есть.

– А выпить?

– Пока доедешь, куплю.

Звонок. Открываю.

– Все-таки ты человек…

На столе шампанское. Закуска не нужна. Будем только пить и читать стихи.

Потихоньку приходит в себя.

Руки уже не дрожат.

Появляется вальяжность и нагловатость. Похотливо смотрит на дочь, которая пришла из школы.

Устало поднимается:

– Денег на такси нет…