Тао В.: Звезда безумия

и катаются кошки в пыли

1

Анатомические особенности кварталов жуют

галактический мусор, согревая ноги. И память… стая

леммингов в отдалении делает мне знаки…

Плетусь по лестнице на пятый этаж – солнце выжигает

сальсу на плечах …вхожу в полумрак, снимаю обувь.

Офелия затаилась за дверью словно ручная газель:

я знаю, что ее здесь нет, но улыбаюсь

2

…это не пески жгут у меня в животе. Это дашики

голода… бриз скользящий в относительной плоскости

зеркал, вытесняющий сны, словно мы сами по себе —

Стефания талантлива на этом ветру сдирающем мою

кожу. Искрится, струится – обещает боль

в нашем бризе всегда столько льда

3

Нюхали нашатырь, поднимались на эшафот:

у меня Астарта в гостях.

Сижу у стены, жгу огонь на полу – в полуяви:

колышется Кошмарный Корабль, медленно

натирает спину переборка…

– Кто там?.. – кричу на верхнюю палубу.

Скрип усиливается ночами – кроме ночей

ничего и нет, «спать, спать…» хлопает парус.

В это время Астарта поднимается на борт.

Наше поле высохло. Наше море устало

Дети пускали кораблики в небо. Снились подушки

и синие незабудки тыкались в скулы, терлись о лето

о плечо (дыхание горячо)

Висел день, было лень убирать со стола…

молоко кисло в чашке – ты бродила по комнатам

легким абсурдом

молнии вспыхивали

перед грозой

смерть вилась лозой – заползала в углы, в окна

Стояла в саду, где нас не было: ангелы встречали

синеву… струились тени, стены – поля горели

равнодушием…

Небеса— кораблю. Ночь шептала

«люблю» – смерть износилась на теле, затерлась

до дыр в полях, в твоих глазах отражалась

усталость и легкие плечи

Два стакана воды на столе, на солнце —

зыбкость в набегах ветра. Торжественный зной,

камни в поле пасет безмолвие

беззаботной девчонкой

Берег нем словно рыба. Запах реки…

Растоптана ночь конями, зовущими в пыль глазами человечьими – темными наречиями. Тростник пылал, край тумана плыл… тихое чувство лежало глухо, вытер ноги о порог вечер – теплый дым, теплый…

Мы сидели тихо, глухо. Намело мысли на окна: жаловался свет серебристый ручьем, стоял у порога. Тревожные тени, сушь волос и день весь в ответах. Косые мысли берез стояли тихо вдоль стен – слушали шорох, разворачиваемый как язык – принесенный, отданный жертвам (булькали пузыри в болоте). Крабы в травах шевелились, крались. Треснула ветка осторожно в часах настенных. Вышел, взяв отражение в зеркале (Кровавый король шел вдоль стен).

Отданный в лунный плен: птичий зов тонул камнем – тихо зовущим…

Сотканный из вечера исчезал в ночи, заляпанный сиренью как поцелуями. Радугу свело в судорогу. Темный воин стоял – погибло отражение в ручье. Вернувшийся положил ответ на стол, вышел из комнаты…

Смерть спала в доме – воцарялась, когда мы засыпали. Тягучие лучи как чулки, травы в кровати тесной – лунная казнь… Терпеливый страж лил воду в таз: мокрые ноги от крови… травы зовут в глубину зари, ветер расцвел внутри – посмотри! Безумный голубь взорвался в небе! Ты был там, где кончилась песня волка…

топкий закат: тронул за рукав, обернулся – ветер…

где-то я гуляю на свете

Безмятежность в развевающихся одеждах. Неясный мотив вытворил плоть из плохо слышных гармоний. Там где лежала кошка, открыла тень свой рот. Чувству друга была дорога рука. Подводной тишиной снесло ум на мель: выросла дочка, стала кустом жасмина. Стоял на коленях передней, просил милостыню… Ты пой, пой руками надо мной, над моими мыслями… таяла ответом над ручьем, у корней…

А весь голос выгорел от слов моих!

Город раздарил чайкам, сильным.

Был день, звался май – ни на что не откликнулся, ничего не забыл. Ты свей грозу из рук своих, положи мне на голову: убитая змея… плела тоска сердце зверя, ждала изгородь оклеванных птиц.

Путь тянулся в поля, ждала солома журавля. Дом холоден как улей, черен. Зеркало отражало часы, которых не было в доме. Это шли за мной, сюда. Лежит у ног звезда: Ты мне помог

Пуст порог.

Ментоловые тропики кофеен.

Город как мягкие тапочки:

наполнен волной, позывными вдохновения —

легкий гавайский бриз

Болит плечо. Ноет тело в дружелюбной неге

Бродим по развалинам ума – две хромые собаки:

воздух проколот кубинской сигарой

жуют свои покрышки такси измазанные изумлением