Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1

Я скоро, скоро брошу тело
На пожирание червям,
Как облачко, что пролетело
Сейчас, взвиваясь к небесам.

Я заклублюсь, как дым священный
В кадильнице пред алтарем,
Лазурью чистой опьяненный
Пред страшным Хаоса Царем.

Я не живой уже с полжизни,
Я не живой, я не живой,
Как на бездушном трупе слизни.
Я взвился дымной головой

Давно уже через окошко
В межмирья голубой эфир,
Где звезд рассыпано лукошко,
Где тишина и вечный мир.

Ведь то не я, что на подушке
Горячей в небеса глядит,
Подобно дремлющей лягушке,
Что меж кувшинками сидит.

Море слов, крупица смысла!
Только шустрый воробей
Может чопорные числа
Принимать за суть вещей.

Слово наше – лишь палитра
Для созданья небылиц,
Слово – это Божья митра,
Аллилуйя певчих птиц.

Из него мы строим замки
На вечерних облаках,
Им перетираем лямки
На израненных плечах.

Но оно не может тайны
Божьей роковой открыть:
Атом естества случайный
Чайкой только может быть.

Чайки с символами птицы,
Что чаруют всякий взор;
Где они, там нет темницы,
Там бушующий простор,

Крыльев звонкое там пенье,
Но познанья тайны нет,
Как в основе песнопенья
Твоего, больной поэт!

Будь как ящерица эта,
Что бежит через дорожку,
Как зигзаг зеленый света,
Грациозно ставя ножку.
Глазки у нее – лампады,
Любопытные зеркала,
Что глядят на мир, услады
Полные, как я, бывало.
Греть брюшко свое на солнце —
Всё ее здесь назначенье,
Да на глазок темном донце
Божье отражать творенье.
А когда зима приходит,
Спать в своей глубокой ямке,
Спать подобно всей природе
На отставленном подрамке.
Будь как ящерица эта,
Грей затылок на скамейке,
Да запой опять от света,
Подражая канарейке.
Если ж не поется, в норке
Спи, свернувшись, без просыпа,
Как на этой черной горке
Спит величественно липа.

Мы, поэты, вне пространства
И вне времени живем.
Слово наше – всё убранство,
Ритм для нас – отцовский дом.
Ритм – всё наше достоянье,
Вечности он всей язык,
Бога самого страданье,
Звезд неутомимых крик.
Ритм – всего первооснова,
Сердце вечности самой,
Он до Бога и до Слова,
Он ничей и только мой.
Я им душу выражаю,
Я им искупаю грех,
Я им Бога осуждаю,
Я с ним царь среди прорех.
Ведь душа как колокольня,
Устремленная в лазурь:
Только лишь ей станет больно
От юдольных этих бурь,
Как она по вертикали
Вырастает и звонит,
Чтобы все ее печали
Превратилися в Харит.
Ритм – душевная нирвана,
Ритм – возвышенный покой,
Голос звезд и океана,
Голос вечности самой.

Как меж листвою темной померанцы,
Небесные светила пляшут танцы.
Я, черный Ангел, посещаю звезды,
Безмолвные безбрежности погосты.
Иные лишь слепящие гиганты,
На Божьей митре яркие бриллианты,
И, прикрывая белой дланью очи,
Я улыбаюсь им из мрака ночи.
Но есть и звездные там плащаницы,
Как мертвые погаснувшие птицы,
И я на них бестрепетно слетаю,
На города усопшие взираю,
На мертвые Флоренции и Римы,
Где черные однажды серафимы
Творили красоту еще в изгнаньи
И верили чему-то в издыханьи.
По временам на этих страшных трупах
Еще сражаются, на роковых уступах,
Свирепые двуногие букашки,
И мертвые вокруг смердят рубашки.
И кто-нибудь поднимет злобно митру
И застрочит свинцом, но я палитру
Подъемлю радужных небесных крылий
И улетаю от земных идиллий.

Гора идет, гора прозрачная,
Гора зеленая, жемчужная.
За ней другая, третья, много их
На стилобате моря синего,
На стилобате бесконечности.
Лазурь небесная на волны те
Вокруг как будто опирается,
С жемчужной пеною целуется.
Нет ничего вокруг юдольного,
Ни паруса, ни дыма черного.
Одни лишь кони всё Нептуновы,
Одни сирены лишь с тритонами,
Да крылья чаек всюду белые,
Да я, калика перехожая,
Но не в обличьи человеческом,
А как волна меж волн прозрачная,
Другим волнам прозрачным равная.
Я признаю такое равенство.
Прозрачный я, зелено-синий весь,
Алмазом чистым отороченный,
Свободный я, ничем не скованный,
Путей нетореных желающий,
Преграды грудью разбивающий,
Судьбы своей совсем не знающий,
Мелодии без слов слагающий.
Начало и конец всего,
Лазоревое божество.