Сергей Магид: Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг.

Над землей вставал рассвет хрустальный.
Редкий зеленел ковёр долин.
Билось гулко в синеве кристальной
Сердце мира – Иерусалим.

Осенённый Божеским знаменьем,
Слово Бога превратив в Закон,
Он смотрел без страха и с презреньем
На внизу шумящий легион.

Храм гремел и падали левиты
На колени, талесом накрывшись,
Слали Ягве страстные молитвы
И на бой шли, вдосталь помолившись.

Было всё – и гордость и смиренье,
Плач мольбы и яростный отпор.
Видно, проклял Бог Свое творенье,
Свой народ обрёк он на позор.

Пятый легион ворвался в город,
Разметав по камням цитадели.
Всех, кто был там, стар он или молод,
Легион распял, прорвавшись к цели.

Но в конце неравной подлой битвы
Пред глазами яростных когорт
Храм восстал, – как будто бы молитвой
Принесен от Эдемских ворот.

Золото, сапфиры и агаты,
Изумруд, смарагд и сердолик.
И стояли римляне, объяты
Ужасом, что в сердце им проник,

Перед силой и умом народа,
Чью столицу Рим завоевал.
И подумал каждый, что свободу
Вряд ли Риму этот край отдал.

Ненависть лишь ненависти снится.
Бедняку завидует бедняк.
Дурака преследует тупица.
Свет со светом борется за мрак.

Не понять художникам – искусства.
Мастеров – пугает мастерство.
Там, где храмы были, ныне – пусто.
Лишь кустарник шелестит листвой.

И центурион смеется криво.
Что ему до иудейских слёз.
Видел он афинские оливы,
Аромат вдыхал дакийских роз,

Он прошел Иберию и Спарту,
Гордость галлов растоптал в грязи,
В пыль поверг сирийскую Астарту,
Покорил и бриттов и грузин.

Что там храм, красивая безделка.
Бог врагов не должен больше жить,
Раз не может быть он с Римом в сделке,
Раз не может цезарю служить.

Факел чёрно-алый, просмолённый
Римлянин швырнул на алтари
И воскликнул, боем ослеплённый:
«Сгинь, гнездо обрезанных, сгори!»

Старый Шолом-Бер из Галилеи,
Для того ль ты строил этот храм,
Чтоб пошли бездомные евреи
По чужим неведомым краям?

С тех веков далеких и поныне
Слышу в сердце обречённых стон.
Мой народ и древние святыни
Вечно топчет Пятый легион.

Так же светит солнце Иудеи.
А вокруг – нет спасу от зверей.
Но бредут паломники идеи
В Ершалайм, – там снова жив еврей.

Пять слов о поэтике:

Бога ради,
не надо патетики,
слёз, проклятий.

Не надо глубоких
как омут, мнений.

Не надо экстаза
шальных откровений.

Тем более, праведных
обвинений.

Чего уж там, хватит
и просто дня.
В нем есть всё, что надо.

Кроме меня.

Грядущего лик – дик.
Сегодняшний день – пуст.
Случаен любой миг.
Напрасен любой Пруст.

А мир, как всегда, – глух,
Слеп, заметает след,
Нем, невесом, – пух
Весомей, чем этот свет.

Ну, где он, Тристан? – Прах.
Изольды костяк? – Пыль.
Героя несёт в штанах
Больной мочевой пузырь.

Сизиф? – Тот еще жив,
За камнем пошел вниз, —
Творить свой дурацкий миф,
То есть чей-то каприз.

Жизнь не исправить ни молчком, ни вслух.
Желтеют листья в ней, течет ручей.
Смешное тело в ней, тщеславный дух,
И каждый миг её ни твой, ни чей.
И где концы её, не разберёшь.
На землю падает январский снег.
Сто тысяч лет ему и хошь не хошь,
Он так же холоден, как человек.
А слов не найдено и где отвес,
Чтоб выверить всю эту пустоту
Вокруг, в которой веселится бес,
Крича: «Поэт? – Ату его, ату!»,
Вопя и воя над чужой рекой,
Где не свернуть и не найти пути,
Где можно лишь вот так себе идти,
На жизнь махнув,
На жизнь махнув рукой…