Дмитрий Воденников - Пальто и собака (сборник)

Здесь очень важно – это: «Прижала её к лицу».

Она на самом деле не к лицу её прижала. К носу.

Потому что это всё, что у неё осталось теперь. И это то, что уйдёт быстрее всего. Даже не надо будет отдавать шинель в чистку.

Запах умирает очень быстро.

Письма ты ещё перечитаешь, обиды вспомнишь, а запах уйдёт с подкладки летней шинели быстрее, чем опадут листья над вашей могилой. И шинель теперь будет пахнуть всего лишь сукном и пылью. Ну и немножко коридором. Мышиным запахом проигранной жизни.

Кстати, о пустоте.

В своё время мы любили играть с О. Х. (вот уж кого я действительно любил через все невозможности и через время) в одну игру.

– Вот что ты скажешь, чтоб я узнала тебя? Если, допустим, нам завяжут глаза, и надо будет задать только один вопрос, а голос будет изменён? – говорила она.

Мы договорились, что это будет название какой-то моей книги (идиот! мне это ещё казалось важным). Но сейчас я осознаю, что такое решение было бездарным и неэкономным растрачиванием данных нам выразительных средств. Потому что нам – по законам игры – должны были завязать глаза, а не заткнуть тампонами нос.

Мы узна́ем тех, кого любим, по запаху. Это же так очевидно.

Потому что внешне – мы можем стать неузнаваемы для любящих глаз.

Мне кажется, это стихотворение Елены Шварц как раз об этом.

Да, именно так: не потеряй мой запах, не забывай его, не оборачивайся. Услышь меня.

Через все кислые больничные протирки. Через всё отвращение неузнаванья.

Через всю нашу невозможность защитить другого от клеёнчатого запаха смерти.

Но в самый ответственный момент – мы всегда оборачиваемся.

И теряем саму возможность хоть что-либо изменить.

В этом смысле – мне нравится, как жизнь подсовывает тебе рифмы. Пройдёт лет семь или десять, и то, что раньше было твоим поступком, аукнется чужим. То, что было твоим наваждением, станет чужой галлюцинацией. То, что было твоей виной, станет твоей реальностью.

(Иногда мне кажется, что мы вообще живём в одном сплошном огромном стихотворении. Или просто сами и есть это одно огромное стихотворенье.)

Так уж случилось, что четыре года назад я тоже оказался в больнице.

И человек, которого я к тому времени любил, пришёл ко мне, принёс два яблока, сел на стул, и смотрел с ужасом на то, что от меня осталось.

Трудно разговаривать с человеком, у которого трубка в голове. А у меня она – была. Разговор не очень клеился. Да и вообще – когда ты лежишь привязанный к стене проводом, через который у тебя откачивают кровь из головы, вся ситуация как-то не очень располагает тебя и неподготовленных свидетелей этого зрелища к необязательной светской болтовне. Поэтому я был раздражён и мучителен. Но – тем не менее – О. не унывал.

И вот когда уже настало время прощаться, О. нагнулся к моей руке и её поцеловал.

И вот в этот момент как раз и пришла расплата.

– Это не ты, – сказал он. И заплакал.