Игорь Мальков (Мор) - Свидание с несостоявшимся

С Парнаса на Олимп я прикатил,
Там ждал Сатир – проказник и повеса.
Меня и нимф он щедро угостил
Амброзией, украденной у Зевса.

Я им о прошлом спьяну ворожил,
Слагал всем оды, больше всё хмелея,
И палача лишь взглядом проводил,
Когда летел казнить тот Прометея.

Не скоро я расслышал скорбный глас,
Меня корил он, требовал ответа…
И я вернулся снова на Парнас:
Олимп – совсем не место для поэта.

Звездный ковер – будто с неба срисовано,
Свет лунный пробрался сквозь старую крышу.
Нет ничего. Только холодно.
Холодно!
И тихо.
Такой тишины я не слышал.

Тень, как распятие над изголовьем,
Перепуталось всё в сомненьях и муках.
Я погибаю. Я скован безмолвьем.
Не хочу тишины!
Я мечтаю о звуках!

Шум крыльев одинокой птицы
Туман встревожил у реки.
В протяжном скрипе половицы
Мне слышатся твои шаги.

Но нет. То дом со старой вишней,
Меня пустивший на постой,
Мне говорит: «И здесь ты лишний.
Средь сонма страждущих – чужой.
И не рука, а лишь виденье
Вело тебя в чертог пустой.
Ты думал – Божье провиденье,
А то был помысел людской».

Мне так хотелось их увидеть вместе,
Я полный яств им накрываю стол
И жду, присев на неприметном месте,
Но так никто из них и не пришел…

А утро подарило откровенье —
Я еду в древний монастырский храм,
И ставлю свечи за упокоенье
Моим несостоявшимся гостям.

Просторно, но теснимо княжество,
Так много алчности – не мудрости,
А раб, помноженный на ханжество,
В залоге у духовной скудости.

Не смертью страшен – полоном,
Запрет в клети, да еще высмеет.
Надежда обернется вороном —
Моей беде он глаз не выклюет.

Что гению, и что бездарности
Отмерили излишек трусости.
Голос тихнет от усталости,
А больше от своей ненужности.

Звуки летят, как осколки,
Урывками, словно в бреду:
Воем надрывным волки
Пугают иль кличут беду.

Сомнения – липкие тени,
Прячутся за углом,
Безжалостные привидения
Вползают в покинутый дом.

Свеча в заброшенном Храме —
Единственный светоч во тьме,
На закопченном камне
Шлет знамение мне.

Блики сливаются в знаки
И тают бесследно в ночи,
А я, оставаясь во мраке,
Читаю посланье свечи.

Менялся мир, а род людской метался —
Его давно сразила слепота.
Средь них и я, как пилигрим, скитался,
И поминал наследников Христа.

Я видел ужас – как их жгли и рвали,
Но те хранили верность до конца,
А палачи голодным псам бросали
Еще живые теплые сердца…

Сменилось время – человек очнулся,
Потомки жертв на кафедры взошли.
Но скоро Бог от горя содрогнулся —
Те палачей во зверствах превзошли…

Прошли века – мир снова изменился,
И сонм святых теперь его хранит.
Но отчего Сын Божий преклонился
И нас о милосердии молит?

Но мы не слышим! Заложило уши.
Застыла церковь. И почти пуста.
А мы бездумно губим наши души
И распинаем заново Христа.

Наполнился кубок:
Отравленным словом,
Фальшивой монетой,
Истлевшим покровом,
Бездонным колодцем,
Последней ступенью,
Искусственным солнцем,
Собственной тенью.

Небесная твердь —
В нее упираюсь.
Мне воздуха мало.
Я задыхаюсь!

Топором по корням.
С размаху!
По ветвям.
Остервенело!
Палачи окружили плаху:
Дайте дело нам! Дайте дело!
Рвутся все рубануть и напиться —
Клич разносится громкий.
Страстный!
А из ран сок деревьев сочится,
По рукам и по лицам.
Красный!

Отравленный соком сорванных лилий,
Звоном набатным почти оглушен,
Я видел так ясно итог всех усилий —
Забытый острог, где был Бог заключен.

Боролся с собой, проклиная бессилье,
Я ангелов слышал, страшился и звал,
Чувствовал ветер, биение крыльев,
И теплый поток, что меня овевал.