Ксеня Забкова: Человек ты мой самый близкий

в глуши над озябшим лесом – обвисшие провода…
вдали где-то – площадь Гагарина… должно быть,
и Гум… Цум….
здесь мерно трещит – пламя, и в окна шумит – вода.
и сердце – большое, под хрупкой ладонью, неспешное:
бам…… бум…….
как будто бы Жизнь – лично, беседует тет-а-тет,
а мне захолустной ночью понятен её язык.
и, кажется, рядом Космос,
а вдалеке – нет…
сидят где-то люди на сайтах, забившие логин и ник…
а Жизнь про свою скоротечность
поведала много тайн:
она ничего не спрятала – на площади… в Гум… в Цум…
а я на особой связи – обширнее, чем в online,
слушаю трубный ветер – и ритмичное
бам.. бум…
бам.. бум…
бам… бум…

Осень выкурит табак,
Загрустит безбожно…
Не отчаивайся так!
Всё ещё возможно.
И поверь – когда-то плыл
В точь такой октябрь,
Огибал дворы-колы
Мимо тощих яблонь —
И курила свой табак
Осень. Если вкратце,
Я тогда забыла, как
Нужно улыбаться.
А теперь смеюсь, живу,
Наблюдаю листья,
Тихий свет, что на Москву
Ввечеру пролился
Сквозь дневной столичный мрак,
Лишь пишу чуть строже.
Не отчаивайся так!
Всё ещё возможно!

Не страшно, не больно, не слишком печально.
Плывёт себе жизнь на руках октября.
Я очень устала. Налей-ка мне чаю.
Подай-ка мне к чаю немного себя.

Ты знаешь, давно ни на что не в обиде,
И ты тишиной не унизишь меня.
Здесь осень – не осень. Здесь осень – обитель,
Где Бог будто сам подошёл и обнял.

И тихо шепнул: «не грусти, мол, не надо,
Пусть каждый – и тот, о котором болишь —
Живёт, как умеет. И в твой палисадник
Пожалует счастья стремительный стриж!

И лучше сама наливай ему чаю —
Поверь, что устал он не меньше тебя…».
Не страшно, не больно, не слишком печально.
Плывёт себе жизнь на руках октября.

ты ломал пианино.
вырывал клавиши.
звук был немыслимым. раздирающим.
улыбкой, которую я люблю,
ты улыбался: «Не антикварное!».
– Не антикварные – не поют?.. —
спросила я тихо. а песнь рваная
долго звенела – во всю тишь!
чью ещё душу
ты выбросишь?

В российской глубинке,
почти у опушки
Проснулась я утром от плача кукушки…
«Скажи мне, шальная, сама коли знаешь,
О ком ты так долго,
так горько рыдаешь?»
И то ли мне кажется,
то ли взаправду,
Я слышу, как рвутся у леса снаряды
И мальчик – моих приблизительно лет —
Остался лежать
на продрогшей земле.
Он звался Иваном,
а, может, Серёжей,
Быть может, Володей…
и Виктором, может.
И кто теперь знает,
кто был этот павший?
А вдруг он мой прадед, безвестно пропавший?!

…В российской глубинке,
у самой опушки,
Всё слушаю я,
как рыдает кукушка,
С тем чувством,
что даже у птиц здесь бывает —
В России, в начале зелёного мая.

Скарлетт была нездешней,
С глазами цвета болот.
Думала, любит Эшли —
Всюду за ним пойдет.