Юрий Кузнецов - Русский узел. Стихотворения и поэмы

А когда журавлиная стая
На родимую землю летит,
Он холодные листья роняет
И колодезным скрипом скрипит.

Ты придешь, не застанешь меня
И заплачешь, заплачешь.
В подстаканнике чай,
Как звезда, догорая, чадит.
Стул в моем пиджаке
Тебя сзади обнимет за плечи.
А когда ты устанешь,
Он рядом всю ночь просидит.

Этот чай догорит.
На заре ты уйдешь потихоньку.
Станешь ждать, что приду,
Соловьем загремлю у ворот.
Позвонишь.
Стул в моем пиджаке
Подойдет к телефону,
Скажет: — Вышел. Весь вышел.
Не знаю, когда и придет.

Звякнет лодка оборванной цепью,
Вспыхнет яблоко в тихом саду,
Вздрогнет сон мой, как старая цапля
В нелюдимо застывшем пруду.

Сколько можно молчать! Может, хватит?
Я хотел бы туда повернуть,
Где стоит твое белое платье,
Как вода по высокую грудь.

Я хвачусь среди замершей ночи
Старой дружбы, сознанья и сил
И любви, раздувающей ноздри,
У которой бессмертья просил.

С ненавидящей, тяжкой любовью
Я гляжу, обернувшись назад.
Защищаешься слабой ладонью.
— Не целуй. Мои губы болят.

Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись.
Снилось мне, только сны не сбылись.
Телефоны мои надорвались,
Почтальоны вчистую спились.

Я вчера пил весь день за здоровье,
За румяные щеки любви.
На кого опустились в дороге
Перелетные руки твои?

Что за жизнь — не пойму и не знаю.
И гадаю, что будет потом.
Где ты, господи… Я погибаю
Над ее пожелтевшим письмом.

Я любил ее чисто и строго.
Перед сном и превратной судьбой
Старый меч благородства и страха
Клал на ложе меж ней и собой.

Как остался один, я не знаю…
И пристала цыганка, шепча:
— Дай, красавчик, тебе погадаю,
Как рука у тебя горяча!

Налгала про дорогу и чувства.
Как вода, эти годы сошли.
И вражда, и тоска, и искусство,
И подруги меня не сожгли.

Но люблю до сих пор — бескорыстно,
Беззаветно и тихо, как брат.
И протяжно кричат мои письма,
И на низкое солнце летят.

Ниоткуда, как шорох мышиный,
Я заскребся в родимом краю.
Я счастливый, как пыль за машиной,
И небритый, как русский в раю.
— Где ты был? — она тихо подсядет,
Осторожную руку склоня.
Но рука перед тем, как погладить,
Задрожит, не узнает меня.

Руки по швам! Руки по швам!
Дождь моросит, дождь моросит.
Писем и женщин не будет вам.
Дождь моросит, дождь моросит.

Три дня и три ночи во сне не спишь.
Лицо моросит, а глаза глядят.
Руки по швам! Перед кем стоишь?
Сухие пайки моросят, лейтенант!

Сухие пайки с четырех сторон.
Стой! Кто идет?.. Дождь моросит.
Меняю письмо на сухой патрон!
Эй, лейтенант!.. Лейтенант убит.

Давным-давно под суеверный ропот
У питекантропа родился робот.
Взглянул на мир и усмехнулся криво.
Воздвиг в уме, преданье говорит,
Воздушный замок атомного взрыва,
Где Агасфер в подсвечнике горит.
Глядел в кривое зеркало Вселенной
И наблюдал за нашей жизнью бренной,
Где шла ко мне из бездны бытия
Единственная женщина моя.
Навстречу шла. Она была прекрасна,
Как образ, предназначенный судьбой.
Но робот стронул на волос пространство:
Она прошла — я встретился с другой.
Так забавлялся робот… Вдруг зерцало
Незримо, но упорно замерцало.
И он увидел девушку. Так ясно
Ее душа сияла сквозь покров!
Стал разнимать пространство, но напрасно:
Все время выпадала ей любовь.
В ее лице стоял нездешний пламень,
За воздух задевали рукава.
Ни птиц не слышно, ни людей. Едва
Слетит звезда, во мраке вздрогнет камень,
Безмолвие, шаги крадет трава.
Он встал, минуя выси и глубины,
Перед лицом, похожим на зарю.
— Так это ты, мой умный и любимый?
— Да, умный, но не твой и не люблю. —
Она сияла на земной равнине,
Как в зимний полдень летняя звезда.
И он сказал: «Теперь иль никогда!» —
Вот древнее проклятие гордыни!
Он подошел со сжатыми губами,
Замкнул ее в холодное кольцо.
Но поцелуй и неземное пламя
Расплавили железное лицо.
Его гордыня обернулась бездной.
Ослепший, он не знал куда ступить.
Но тень осталась на груди железной
От той, которой выпало любить.