Александр Стоянов: Знаки бегущего горизонта

рушился старый мир
в плесневелых тетрадках
руками из трёх зеркал
гладил стены украдкой
взглядом забытых могил
рушился старый мир
со слезой гимназистки
сполз полицейский мундир
шляпкою активистки
честью зарытой в ил
рушился старый мир
дворник с улыбкой зверской
деревца побелил
шелковой занавеской
скатом дворцовых перил
рушился старый мир
нищий и обезьянка
код забытой шарманки
лица с настроем танков
не умеряя пыл
рушился старый мир
в порванном одеяле
чокнутый заголосил
быть всем в кровавой бане
в пропасть скользя без сил
рушился старый мир
загоревал апостол
души дождём полил
расширяя погосты
крылья свои сложив
рушился старый мир
спал молодой поручик
детство своё укрыв
лоб его гладил лучик
свет к земле наклонив
рушился старый мир
лязгал железным зверем
треском в полночном пожаре
падающие двери
стонами божьей твари
рушился старый мир
из казарм и квартир
отзвуком многоголосым
бунтарей и задир
остановив покосы
рушился старый мир
слабостью царских ружей
всё разгорался пир
силой бандитов дружных
соком плакучих ив
рушился старый мир
за стеной междометий
мёдом лесных соцветий
соком ночных светил
кровью порванных жил
рушился старый мир
и задыхался гарью
в клетке томился тигр
будущего не исправить
от чудовищных игр
рушился старый мир

Лестница в небо —
позвоночник мира,
вокруг болтается
тело эфира.

В пустыне вечности
римские тоги,
в шатрах случайностей
пируют боги.

Пьют философию
старцы седые,
ползём по лестнице
мы – молодые.

Земля вращается,
дышат годы,
всё повторяется:
дела, невзгоды.

А в белом облаке,
что крыш касается,
мечты содержатся
и сны сбываются.

Смеются ангелы
цветами радуги,
стреляют демоны
сияньем адовым.

Ползём по косточкам
по небу синему
и тащим к звёздочкам
мечты красивые.

В берлоге каменной
душа закована
и песней правильной
жизнь окольцована.

Под твоей ногою
божья коровка,
улыбнулось солнце
светом, как подковка.
Из чулка смеётся
надо мной весна,
осень сеет листья —
алая коса.
Башни ранят небо,
словно стрелы Бога,
и проснётся небыль
призраком былого.
На страницах парка
ветер пишет знаки,
в улочках пустынных
ни одной собаки.
В казематах память,
словно паутина,
речка отражает
хоровод утиный.
Чёрным строем крыши
прыгают, как дети,
город-сад играет
между горных петель.
Каменные братья,
кружева бетона,
акведуки ратью
с силой легиона.
Арки их внушают
гордость за былое,
Нотр-Дам взлетает
в небо голубое.
Площади и парки
шествуют, как в сказке,
время задремало,
словно рыцарь в каске.

В шуме волн, под луной
необъятный живёт океан,
белый кит здесь не спит,
необузданный Левиафан.

Его светлый плавник
китобой различал.
– Это он, Моби Дик! —
одержимый охотник кричал.

И смеялся, и плакал
безногий, безумный старик,
костылями грозил, повторял:
– Моби Дик! Моби Дик! Моби Дик!

Сумасшедший главарь
Предводитель – убийца китов
был безумию рад,
не жалел он своих моряков.

Отомстил Моби Дик
и отправил на дно корабли,
утопил он их крик,
как китов убивали они.

Рассказал гарпунёр,
что в гробу деревянном уплыл,
он, счастливчик, хитёр,
свою тайну спасенья раскрыл.

У корабля лицо убитой мухи,
уснул железный змей,
и в темноте сплошной
кряхтят старухи,
что, мол, погибнет всё,
и поделом,
зачем трудиться?
Ведь жизнь
ползёт слепым клопом
под половицей.
Дыра в окне освещена луною,
оземь ударилась звезда —
не жить ей боле.
К чему скользила тыщу лет,
взирая в бездну?
Запечатлит сознанья нить
тот миг помпезный.
А человек бредёт в дыру пространства
в трубе вселенной, и тело мчится ввысь,
и дух его нетленный. А смерть?
Что смерть? Одна секунда.
Нигде не будет он страдать,
и не предаст его Иуда.
Рождённый рисковать
не сляжет на печи,
и унесут его в полёт
крылатые грачи.

Я лечу в этом море плывущих огней,
как пиранья далёких и серых болот.
Буэнос ночес долине и городу в ней!
Буэнос ночес, застывший на мусорке кот!