Лариса Захарова - Мера любви. Избранное

Ночью жители сожженных деревень собрались в школе. Вдруг входят два красноармейца. Что тут началось! Объятия и слезы баб, голосивших по сыновьям… Мать Тимки тоже ничего не знала о сыне, которого увели каратели. Он пропал без вести. Зато завуч Павел Павлович всем рассказывал, как на его глазах «Ларочка выдала Тимку немцам».

17 февраля 1942 года меня арестовали. Следователь был доброжелателен и спросил: «Какие отношения у вас с Павлом Павловичем?» Назвал его как доносчика. Наверное, он ожидал, что я буду поливать грязью того, кто меня «посадил». Но я ответила: «Мы очень жалели одинокого несчастного старика и помогали ему, чем могли».

Пока велось следствие, Лариса Никифоровна повторила скорбный путь своей тетушки Елены Федоровны – сидела в Лубянской, Таганской, потом Владимирской тюрьмах.

«Ужаснее всего была Лубянка. Нас сначала втиснули в какую-то душегубку, где мы вшестером стояли впритирку друг к другу долгое время. Когда нас «извлекли», одной пожилой женщине стало плохо – среди «врагов народа» были 60–70-летние люди. Я не выдержала и обратилась к тому, кто нас пересчитывал карандашиком: «Товарищ, помогите, пожалуйста!» А он как закричит на меня: «Я преступникам не товарищ, вы – предатели!»

Когда меня перевели на Таганку, то, несмотря на голод, показалось: попала в рай. Жилось легко, насколько это было возможно в неволе. В Таганской тюрьме сидели добрые, порядочные люди. Среди них была одна княжна, а рядом со мной на нарах расположилась интеллигентная старушка: белоснежные волосы, брови как смоль и большие серые глаза, – она оказалась правнучкой Ивана Пущина! Я с детства интересовалась историей декабристов, знала наизусть некрасовскую поэму «Княгиня Волконская»…

Во Владимирской тюрьме меня ввели в комнату, которая показалась мне не камерой, а больничной палатой: солнечная сторона, окно без «намордника», койки, а не нары, довольно чистенькая постель, и суп принесли «витаминный», с крапивой. Словом, каждый раз условия содержания были лучше».

Система постепенно отпускала ее, так и не сумев отравить ненавистью к людям и презрением к «этой» стране.

«В день моего освобождения произошел странный случай. На ввинченном в пол столике стояли наши чашки. Женщины сидели кружком вокруг меня, я читала вполголоса, наизусть «Княгиню Волконскую». И вдруг – шорох. Поворачиваю голову и вижу, как одна чашечка сама собой сдвигается к краю стола и падает на цементный пол, разбивается вдребезги. На одном из осколков я увидела знакомую «родинку» – это была моя чашка. У меня перехватило дыхание, но тотчас женщины успокоили меня: «Случится что-то хорошее». Вскоре меня вызвали: «С вещами!» Конвой проводил до чугунных ворот: «Идите!» Я отвыкла от свободы и растерялась, поэтому из Владимира в свою деревню добиралась четыре дня».

В заключении Лариса находилась ровно 100 дней. В конце 1942 года вернулась к преподаванию в Спас-Суходревской школе и поступила на заочные четырехгодичные государственные Центральные курсы иностранных языков. После войны сельская школа пополнилась новыми учителями. Ничего не зная достоверно о недавнем прошлом Ксении Федоровны и Ларисы Галиных, новички чувствовали себя хозяевами положения, оскорбляли намеками: «Почему погиб Тимка? Надо выяснить», «Честные люди эвакуировались, а эти с почетом встречали фашистов».

Тимка вернулся в 1946 году. Его возвращение разочаровало сплетников. Паренек воевал в одном из отрядов французского Сопротивления. «Из Парижа он привез мне в подарок крошечные дамские часики, первые в моей жизни. Я храню их как реликвию», – вспоминала Лариса Никифоровна.

В годы Великой Отечественной войны ей были уготованы 100 дней подвига в зоне немецкой оккупации и 100 дней тюрьмы. Трагический опыт не измерить простой «линейкой времени» – эти дни зазубренным осколком навсегда остались в сердце поэтессы.

В 1946 году Лариса продолжила учебу в МГУ, уже на очном отделении. В 1948 году она закончила биологический факультет и была представлена в аспирантуру Академии педагогических наук. Тогда как раз начались гонения на генетиков. Это имело трагические последствия для профессоров университета: покончил с собой Д. А. Сабинин. Выпускникам биофака стало трудно устроиться на работу. Над Ларисой к тому же тяготели анкетные данные – арест и заключение, из-за которых ее исключили из списков поступивших в аспирантуру и не брали на постоянную работу. Наконец удалось найти место воспитателя в московском детском доме № 38 в Сокольниках. Над сиротами шефствовала жена маршала Конева. В бедствовавшем приюте они были очень похожи и близки – воспитательница и воспитанники, пережившие ужасы войны. Лариса Никифоровна вела дневник, ребята ей подражали. Эти дневники использованы в ее книге «Дитя в очереди за лаской».