Владимир Игнатьевых - Век вековой

Принесли валун и в траве легли.

Тот валун велик, голубиный цвет.

Прямо к озеру привалился он.

Берендей-народ любовался век

И ночной порой танцевал с огнем.

Ой ты Клещин град, ой ты озеро!

Ты плесни волной на сырой валун!

Долгорукий князь, ты могуч зело,

Перенес тот град на болотный луг.

И Великий Спас белокаменный,

Вознеся окрест, ново имя дал:

ПереЯславль град, вспоминаемый,

В честь того, кто в бою славу переял.

И лежит валун в поле брошенный,

Не идет к нему никакой народ.

Не поют ему, не ухожен он,

И зарос травой уж который год.

И решил тот князь закопать валун.

Кинуть прямо в грязь, чтоб на век уснул.

Чтобы в памяти не слыхать о нем,

Чтобы дети детей не нашли и днем.

И лежит валун под сырой землей,

И зовет валун родники земли.

Увидать ему вновь Луну весной,

Услыхать волну помогли.

И прошли года, и десяток лет.

Не видал никто, как случилось вдруг:

На верху холма, словно лунный свет,

Возлежит валун, ни следа вокруг.

И пошли к нему люди с просьбами.

Приходил к нему Александр князь.

На челе принес мысли гроздьями:

Как бы Русь спасти, ей не дать пропасть.

Светлый терем князь на горе держал,

Воевать ходил шведа в Новгород,

А придя домой, к валуну бежал:

Думать думушку за родной народ.

Вот прошли года, и Великий Петр,

Призадумавшись, на валун присел.

Как бы флот создать и вести вперёд,

Чтоб во всех морях русский голос пел.

Он позвал с ТотьмЫ и с Архангельска,

С топором придти лучших плотников.

И срубили флот только за зиму.

Парусов весной, как в толпе платков.

А века прошли. Михаил залез

На валун, на верх. Он дерзнул сполна:

Как бы танк создать, чтоб в окопы лез,

И врагов громил, если вдруг война.

А теперь тот танк – в городском саду.

И малыш к нему со всех ног бежит.

Защитил тот танк матерей, страну,

Хоть создатель сам и немного жил.

Кто теперь взойдет на велик валун?

И какую он думу вздумает?

За родной народ да за всю страну

Синий камень тот призывает…

Из заезженной пластинки

прозвучит твое лицо.

Этот вечер. И ботинки.

И замерзшее крыльцо.

В шеллаке застывший голос.

Тишиной незримый лоск.

Серо-черный скорый поезд.

Рыжеватый цвет волос.

Бархатистый звук ложится

белым снегом на лицо.

Спится, снится, мнится – близко

издалёка письмецо.

Черканёт по складкам диска

затуплённая игла.

Эта давняя записка,

того голоса игра,

Неожиданно грудного,

с мягким вздрагиванием век.

Близко-близкого, родного.

Теплотой манящий смех.

Незнакомая певица,

будоражащая кровь —

Настя Вяльцева, девица.

(Деда тайная любовь!)

Эх, шинелька моя скатка за плечами.

Эх, солдатики-братья, воевать, так с вами.

Трёхлинеечкой в руке оземь обопремся.

Ну а штык, когда в окоп вражеский ворвемся.

Нам не мамку вспоминать под разрыв шрапнелей.

Доведется погибать, так ведь за Рассею.

Что ж ты ойкнул милок, чай, кажись, достало.

Поддержал бы, да помог, но, прости, не стану.

Нынче густо покладут нас в широком поле.

Добежать бы, там редут, там и драка с боем,

За Рассею, за царя, да за что не знаем.

Целовали ведь не зря полковое знамя,

Поп не зря ведь отслужил нам вчера молебен,

А полковник-командир он России верен.

Что-то вспомнилось «вчера». А теперь атака,

Нынче нам кричать «Ура!» Будет, будет драка…

«Штабной вагон»… табличка эта

В окне вагона номер три

Мелькнула, брызнула приветом,

багряной памятью зари…

Да. Было. Лето. Поезд. Главный.

Платформы. Пушки. Ярославль.

Ориентиры – храмов главы.

Жара. Стрельба по площадям.

И врут, что «город сдан без боя»,

Держал полковник восемь дней!

Сожжен был город. И конвои —

К расстрелам. Сотнями. Людей…

Забыто, пройдено. На пленке

Не снят сгоревший Ярославль.

Соборной памятью, на Стрелке,

Белогвардейских православ…

В отдаленном селенье на высоком холме

Стоит храм разоренный – воин, павший в огне.

Нет крестов, главы смяты и крапива окрест.

Четверик, как распятый. С ним кладбищенский крест.

Колокольня без шпиля. Крыши все сожжены.

Лик Георгия содран с обожженной стены.

Богородицы очи со стены алтаря

Молча просят помочь ей, душу храма храня.

Пресвятая Богородице, спаси