Николай Судариков - Похитители конфет

На вазах девы, на фарфоре,
и ты в объятьях не моих,
так умирает в море море,
о скалы выветрился стих.

Какого автора читаешь?
С кем этой ночью умолкаешь
и, просыпаясь, ждёшь любви?
Что у тебя теперь в крови?

О, я в неведенье, немолод,
не понимаю этот холод…
Теперь… о, почему теперь
не до любви, не до потерь!

По тополям нахмурит лето,
дожди лиловые, гнетёт,
из башмаков и труб течёт,
что за беда – мочить поэта!

Глаза громовые не выжму
и в руки молний не возьму,
я та собака, что оближет
и, может, хвостиком вильну!

А ароматы на асфальты
по зеркалам в погасший свет,
дробя капель от грусти к страсти,
впитав и образ и предмет.

Когда, шальные, доберёмся
до наших чувств, – уж тьма сошла, —
наверно выглянуло солнце
от губ до губ, из-за угла.

О, как простить мне этот говор медный,
что выбивается из сил
и крестится от золотой и бедной
снимая звон, что чуть остыл…

И, надо же, уставивши лабазы
в пасхальный день, не освещён дождём,
с губ прислонить и явленный, и блазный
язык, отправив к праотцам!

Откуда есть? куда пошли? пребудем…
Глядишь – с рябин качается закат
Аскольдовой могилой по-над бездной,
в обжимку серп, а урожай не взят!

Всё снег да снег, как сретенье на саване,
как плащаница, метит нам следы,
и, грек не грек, всяк русский в Феофане
углём и мелом скорбен и стыдлив.

Наступит мир, и инок в заточенье
из чёрных рубищ отвратит глаза,
дружить войной не станет, враг нам ценен,
почто ты узелки свои связал?

Но не отпустят… как ты ни пытайся,
перевести бы как, не зная языка?
А он всё ближе, только повстречайся!
Далёк и Киев, и в снегах Москва.

Ещё сильна Литва и Польша,
ещё не занята Сибирь
и караванный путь с ладоши
сдувает перец и имбирь.

Карбасы к Мурману волочишь,
стреляешь в глаз – полно пушнин,
короче лето, зимы дольше
от Мангазеи до Москвы.

Пал Цареград, арабы, турки,
в Европе мор, война, болезни…
А Грек Максим берёт нас в руки
и переводит через бездны!

За черепахой в ступе медной
медведь раскачивает гонг
и рыбу ест, намазан мёдом
бамбуковым в реке Меконг.

Бумажным змеям и жар-птицам
готовят ветхие дома,
чтоб оторваться к горным ситцам
и встретить белого слона.

Трубой охотничьей балуют
по отдалённым берегам
и ткут ковры как жизнь земную
и как небесную – всем нам!

О, как случайное ложится
на то, что ведомо давно,
чай заварили по крупицам,
кто в дверь стучится, кто в окно!

Но цело, звёздно полотно,
и что должно – уже случилось,
окутано волшебным сном
и выступает из картины.

И мы выходим из себя
в каком-то странном облаченье
и держим время, теребя
и удивленье и влеченье!

Не задираю я хвосты,
не поднимаю к солнцу стоны,
не понимая, в чём висты
и почему не чемпионы.

Мне ливень ближе – он пьянит,
заговорит случайный зонтик —
куда идти мне объяснит,
откуда эти в нимбы розы?

Мне жаль, что нам не по пути,
но на минуту, на мгновенье
я не могу себя «вести»,
на нас напало вдохновенье!

Корсет надет, перо в дорогу,
в седло табак и пистолет,
и пыль столбом, и понемногу
туман рассеивает свет.

Кареты скрип, язык – толмач,
на сундуках улыбок маски,
переодевшись, ждём удач
ещё не сочинённой сказки.

Подковы цокают, шаги