Матвей Снежный: Бесконечность. Стихи

Они знают друг друга, улыбаются и молчат.
Я сижу среди них, нервно дергаю край плаща.
Меня окружает стая голодных волчат.
И мысли в моей голове уже нещадно трещат.

Я к ним выхожу, на трибуну, как на эшафот.
Кладу листы поверх, улыбаюсь, себе шепча,
Что если собьюсь, мне словами вспорют живот,
И не вызовут к ране врача.

Если собьюсь, они тут же вцепятся в глотку.
Милые с виду, с сотней демонов в их головах.
Я стараюсь держаться, не выдать даже походкой
Свой живой, первобытный страх.

И коснувшись до микрофона, кашляя и начав,
Я им душу свою разрываю на паруса.
И обрывки ее нещадно громко кричат,
Чтоб услышал хоть кто-то, хоть небеса.

Они знают друг друга, улыбаются и молчат.
Я от них убегаю, кажусь слишком грубым.
На плаще моем след зубов от волчат.
Ну а я смеюсь, и в ужасе кривятся губы.

Нас учили всему: языкам, счету, химии, физики и прочему,
Как терпеть, сжав зубы, как не плакать ночами в край.
Нас учили, что нужно вставать по утру и ложиться ночью,
Что хорошие девочки, конечно же, попадают в рай.

Нас учили, что плохо курить, не стоит даже пытаться,
Что нужно отучиться в школе, а потом – по вузам,
Что тебе далеко не всегда будет каких-то семнадцать,
И только в книжках бывают вековые союзы.

Нас учили, как правильно говорить, без мата,
Как писать письма длиною ровно по госту,
Как извиняться, если ты все же стал виноватым,
И что, в общем-то, жить не так просто.

Нас учили всему, учителя, друзья и родители,
Пытали изгнать это странное стремление к богу,
Которого многие проклятым видели,
Который давно сам придумал дорогу.

Они не говорили, что делать, падая в бездну,
Но приучили вставая, заправить кровать,
Как жить ровно по средствам…
Но не научили нас Вы-Жи-Вать.

Он опять весь потрепан, в карманах прячет свой утренний плач.
Ему улыбка идет, он ее надевают сразу, как выходит на улицу.
Он – твой личный убийца и твой лечащий врач,
О нем много пишется, говорится и курится.

Он, наверное, носит крылья где-нибудь за спиной,
Ручка в его руках – оружие ближнего боя.
Помолчит минуту, кажется – век с тобой,
Покажет листок – а там такое…

Такое, что на расстрел. Такое, что на разрыв.
Такое, что хоть сейчас намыливай свою петлю.
Его строки – это тоска, нервный срыв,
Это танец по лезвию на самом краю.

Он как снег, выпавший летом,
Он исчезнет сквозь время, как утекает вода.
Милая. Никогда не любите поэтов.
Слышите? Никогда.

Набоков молчит. Напротив сидит Лолита.
Одними губами шепчет: «Пиши же меня, пиши»,
Он взахлеб о ней – откровенно и так открыто,
Он ей отдал останки своей души.

Лолита смеется, бежит за новым героем.
Ей четырнадцать, кажется – тридцать семь.
Набоков сдается всем ее строчкам без боя,
Его назовут педофилом, развратным совсем.

Гумберт ходит рядом, едва не плача.
Он кричит о любви, к юным и непорочным.
Он просит понять, что не может случиться иначе,
Что любовь его есть и существует точно.

Гумберт сидит у Набокова по левое плечо,
Лолита же рядом, почти стоя на столе.
Она склоняется мигом, и шепчет ему горячо:
«Ну же, автор, пиши, пиши обо мне».

И он пишет, зная, что его обвинят в пороке,
Будто сам он грешит и имеет на девочек вид.
Набоков пишет, едва умещается в сроки.
Лолита мертва. Но голос ее звенит.

Он нужен мне, как слепому его белая трость,
Как глоток кислорода идущему четко под воду,
Как случайный и главный в моем доме гость,
Как дурные сплетни нужны народу,
Как портреты держат один только гвоздь,
Меня держит он, и так год за годом.

Он стирает других, врывается, как буран,
Юн, растрепан, и снова он недоволен,
Он редко бывает пьян,
Еще реже бывает болен,
И хранит в себе океан,
И когда я не рядом он спокоен.