Ника Варназова: Стихотворения

Эй, безумный скрипач, покажи свою душу из дыма
(что бывает, коль сердце – лишь кучка камней-угольков).
Ты – безликий огонь, песней неба навек одержимый;
мы с тобой и Эдем растерзаем на девять кругов,
мы с тобой будем солнцем, болотом и жадною верой.
Я хочу поглядеть, как летят ураганами вскачь
наши песни, так долги – лишь пламя их может измерить.

…Так сыграй же безумье – мне скучно – бездарный скрипач!

Наш капитан сегодня пьян.

В глазах закатный брезг смеётся,
а за бортами корабля
застыло бешеное солнце,
лучами щупая сердца
и вспышкой ослепляя души…
И вечер тает, замерцав,
печаль как хрупкий иней руша.

Сегодня будем пить и петь.
Сегодня, в день последних взлётов,
над жёлтым заревом степей
за нами наблюдает что-то.
Танцует солнце вальс костра,
а мы поём о нашей жизни.

Наш капитан чертовски стар.

В бокалах утопают листья
златых лесов и облака;
мы видим море, дышим морем.
Волна стеклянна и легка,
и всплески нашей песне вторят.
Песок чужих планет как клад
дрожащие сжимают руки…
И мы поём по гордый флаг,
про достижения науки,
и мы кричим. Последний взлёт,
пока глядим в златую даль мы,
как ангел смерти рядом ждёт.

А капитан поёт про пальмы,
про пальмы из далёких снов,
что видятся забытым детством.
Подходит ночь. Закат багров,
закат уж покидает сердце.

Сегодня пьём.
Мы все стары,
нам больше не дышать полётом.
Замолк корабль, горят костры,
нас ждёт покой – но что там, что там?
Лучи не обжигают нас.
Мы замолкаем ветру внемля,
стремясь испить последний час.

А капитан поёт про Землю.

Я помню, помню, как вышивал дороги каменным переплётом,
как на изнанке страниц земли на век расписывал каждый шаг,
как ловко море крючком вязал, над небом клеил из блёсток что-то.

К моим рукам прирастала нить.
Игра божественно хороша
была, пожалуй… Дышал огонь от сгустка красок на небе ярком,
я рисовал чешую, рога драконам – куклам моим слепым,
бездушным; жизни я выплавлял из злата в грубом скалистом замке,
но напоследок пролил на них своей слезы пепелящий пыл —
так скучен был их животный глад.

Я сделал крылья игрушкам новым
из мягкой пыли моей тоски и серой пряжи прошедших лет.
Они носились в волнах ветров, гонимы только бесцельным словом,
и окунались в гуашь морей, иные ползали по земле…

***

Я кукловод. И я был Никем, в сей миг – Никто, и Никем останусь.

Я окунал свою кисть в лазурь, разбавив вечностью каждый штрих,
и научился писать восторг на вешнем небе в лучах-фонтанах,
сумел взрастить облака лесов и пряди шумных дождей остричь.

Пусть одиночество – не печаль, а скука – твёрдо привычный спутник,
я любовался красой один сквозь небосвода покров-туман.
Тогда-то ярость пришла ко мне, велев в отчаяньи нити спутать
и бросить кукол-зверей во тьму, к страницам жжённых пустых бумаг.
Игра моя завершилась вмиг;
игрушки жили одним движеньем,
не направляла теперь рука их каждый вздох и визгливый вой.

А мне казалось, что небеса без кисти будто бы посвежели,
и громче пела морская даль, и мир продолжил играть с собой.
Он предо мною сверкал звездой – как солнце тёплый, как солнце круглый
мираж на сцене моих забав, моё творенье, моё дитя,
моё живое дитя. В тот час я, кукловод, захотел стать куклой,
чтоб видеть краски – не пустоту – вокруг себя, по земле бредя.

Я помню, помню: достав ножи, я снова принялся за работу,
сдирая пламя с души своей, я создавал огоньки в глазах,
боролся, словно бы дикий зверь, на боль озлённый, от страсти потный,
в безумьи яростном продолжал свой дух на света куски кромсать.

Я помню кукол без поводков, что, знал я твёрдо, мой мир разбудят,
когда, рассыпавшись в пыль и свет, восстану снова я в их телах.

Я подарил им последний вздох и, угасая, дал имя – Люди.
Душа моя разлетелась вмиг,
осколком каждому жизнь дала…
***

Луна висит в бахроме дождей на затуманенном небосклоне,
почти не виден далёких звёзд – холодных бликов неровный ряд.

Я кукловод. Я разбит и жив в любой из кукол, пока всё помню —
я вспоминаю себя во сне и забываю, когда заря
зовёт меня поутру к мечтам дарить и строить печаль и радость,
и закипает игрушки роль в реке, что бешена и пестра.