Юрий Франк - Апокалиптика. Стихи

Нечаянно разлитый чай…
Необычайных чаяний
лишившись, чаю, невзначай,
и, кипятком ошпаренный,
поймал не мышь, а мысль за хвост —
да пропади всё пропадом!
Куда уж там – достать до звёзд.
Научен сладким опытом,
случайно чай разлив… Гляди! —
Мечта, растёкшись лужицей,
осталась в прошлом, позади,
и только кружка кружится,
как голова… Разлитый чай…
Необычайных чаяний
мечту испить – не привечай,
и избежишь отчаяний.

Забиваю в землю костыли,
и в асфальт, конечно, забиваю.
Мне кричат при этом: не пыли!
Я же продолжаю, словно сваю,
молотом лупить по шляпке гвоздь
от путей от железнодорожных.
Так и вымещаю с пользой злость, —
злюсь я на болванов всевозможных.
Синим и серебряным – кресты
я потом рисую, чтоб точнее
лазер бил, а не для красоты, —
красоту пускай наводят феи.
И ещё с треноги расстрелять
остаётся метко из прибора
мне пикетов маленькую рать
на домах, дорогах и заборах…
Много намалёвано крестов,
костылей, наверное, – до тыщи
для геодезических основ
я забил… – Ох, кто-то их поищет!

Всё в моих руках! – кричала кукла,
роль свою игравшая исправно.
Но, когда звезда её потухла,
стала вдруг судьбу винить… Забавно
видеть это сверху кукловоду:
солнца свет, и тот – себе в заслугу
ставят куклы, а за непогоду —
«роком злым» его ругают руку.

Деревья оголённые – как нервы,
прошили плоть бесцветную небес,
и травы сединой покрылись первой…
Шарм осени рассыпался, исчез.
Плаксива, холодна теперь природа,
старухой нервной смотрит, жизнь коря.
Смурная и дождливая погода,
последняя декада октября.

Копала огородик свой старушка,
а где-то далеко промчался поезд,
в котором караульный ехал служка,
стрелявший больно метко и на совесть.
Шутя из автомата в воздух выстрел,
но пуля на излёте угодила
старушке прямо в сердце… Очень быстро
ушла из тела жизненная сила.
А служку присудили позже к сроку
за душу, что без умысла убита…
Откуда прилетит нам пуля рока
узнать нельзя, та тайна вечно скрыта
стечением случайных обстоятельств.
Копаешь землю иль стреляешь в небо —
сведёт судьба тихонько, без ругательств
с ума, с прямой дорожки, с были в небыль.

Эх, жаль, пока не износилась,
не продал душу подороже,
ведь приценялась злая сила… —
Тогда бы жил с довольной рожей.

И вот итог метаний долгих:
душа – лохмотья да заплатки.
Рваньё – удел материй тонких.
А черти – те на рвань не падки.

На земле лежит собака —
сжалась, уши у дворняги
к голове прижаты плотно.
Ей опять уснуть голодной
в этот вечер суждено.
И в глазах её давно
боль и страх, – не раз пинали,
матом крыли, вымещали
злобу даже без причины
эволюции вершины.
Увенчали пирамиду
мы цепочки пищевой. —
«Достиженье»!.. Но мне стыдно
за себя, за род людской…
Кто-то скажет: «Бестолково
пожалел – всего лишь пса».
Только смотрят в душу снова
мне собачьи те глаза.

Безотказно действует насилье,
без причин – оно в сто крат страшней…
Вместо рук нужны сейчас мне крылья,
улететь с земли хочу скорей.
Нет конца убийствам, дракам, бойне,
ураган жестокости – из тел
вырывает души с кровью, с корнем,
славя время войн и чёрных дел.
Повинуясь силе, люд не ропщет.
Не гремит карающий зло гром,
если сапогом солдат растопчет
чью-то плоть… Не вывернет нутром
от стыда свои просторы небо,
солнце не нахмурится, узрев,
как друг друга потчуют не хлебом,
а свинцом, от страха озверев,
те, которых звали словом «люди».
Сколько льда и холода в глазах…
Судят, убивают, снова судят.
Дайте крылья! – Скроюсь в небесах.

С Фавора до Голгофы недалече:
сперва признают, после – искалечат.

Вата белых туч-повес
Проплывает надо мной
В голубой крови небес.
Солнца свет, как жёлтый гной,
Всё вокруг грозит залить.
Рана, видно, глубока… —
Мне суровую бы нить,