Виктор Есипов - Лепта

Ах, Тихвинская улица, признал!
Здесь были раньше Тихвинские бани.
А нынче – стройка, стройка. И проезд
Закрыт. Забор дощатый.
За забором уже дома вздымаются на треть.
А старые – с отбитой штукатуркой
И с выбитыми окнами – стоят
И ждут, когда их тоже поломают.
А стены их хранят воспоминанья
И старый шрифт. Вот надпись: «Мясо – Зельцъ»,
«Чай. Сахаръ. Кофе». Чудом сохранились
Доископаемые письмена.
Под вывесками новыми, как видно,
Они хранились до поры, до срока
И вот сейчас видны на пустыре.
Видны, да кто теперь их прочитает!..
Идет трамвай, в нём пассажир один —
Осенняя тоска. Крошатся листья
И падают на пыльный тротуар.
Как много попадается мужчин,
Не знающих забот и сожалений.
Они вдвоём, втроём идут к палатке
С названием нелепым: «Зал пивной»,
Толкаются у входа в магазин,
И ветер гладит их по потным лицам.
А вот один, гуляющий с собачкой,
Кричит: «Козявка! Ну, бегом ко мне!»
По узенькой асфальтовой дорожке
Бежит собачка, высунув язык
Из окаймлённой зубчиками пасти.
А день к концу подходит выходной.
Осенний день, но ясный и погожий.
И солнце, отработав, отсветив,
Скрывается за крышами квартала,
Чтоб завтра новый долгий день начать…

На диване цветная накидка,
Книжный шкаф, пёстрый коврик у ног.
В сером сумраке красная нитка
Из мотка убегает в клубок.
Плеск дождя из раскрытой фрамуги,
Вечереющей улицы вид.
Плавно ходят проворные руки,
Круг за кругом моталка бежит…
На исходе неяркого лета
В сердце врезаны острым резцом
Эта комнатка, женщина эта —
С ранней проседью, с добрым лицом.
И от этой возвышенной муки
Ноет сердце… Но, нервы щадя,
Осторожно сплетаются звуки:
Шорох нити и шорох дождя.

Дух сиреневый в окно
Тянет ветер струйкой горькой.
До утра темным-темно
За распахнутою створкой.
Вздохи, всхлипы, бормотанья —
Спит предместье, сон глубок.
И ко мне на огонёк
Из темницы мирозданья
Залетает мотылёк….

Найдёшь на дороге потёртый пятак —
Ты с детства пророческим снам и приметам,
Конечно, не веришь! А всё-таки как:
Орлом или решкой упала монета?
Достанется в кассе счастливый билет —
Дождь моет квадраты автобусных окон,
А сердце, казалось бы, повода нет,
Опять трепыхнётся как пойманный окунь.
Билетик, монета. Приметы не в счёт.
А в окнах то Пресня, то площадь Восстанья…
То канет бесследно, то вновь оживёт
Рисунок надежды, мотив ожиданья.

Не избыть этой грусти ни в слове, ни в песне —
Разве можно словами поведать о том,
Как стоит тишина в переулке на Пресне
И как топчется дождь во дворе проходном.
Посмотри, что наделала осень-злодейка:
Как шуршит листопад, как шумит водосток,
Как на чьём-то окошке снуёт канарейка,
Словно в клетку попался кленовый листок.

Зелёный фургончик, влекомый усталой
лошадкой.
Опять меня будит её осторожный шажок,
И я, просыпаясь, как в детстве тянусь за
разгадкой —
Так звук этот странный загадочен и одинок.
Задумчивый кучер сидит неподвижно на козлах,
В фанерную стенку фургона упёршись спиной,
А небо, что было недавно в светящихся звёздах,
Уже засерело, и влажен асфальт мостовой.
Но звук затихает, копыта всё тише и тише.
Вот шум городской в переулок заносит опять.
Потом месяцами волшебной лошадки не слышу:
Пропала? Иль в будни приходится раньше
вставать?

Говор венского извода,
Свечи, лица прихожан;
Сотрясая арки свода,
Просыпается орган.
Растворяясь в звуках мессы,
Бронзой вспыхнув на стене,
Догорает день воскресный
В узком стрельчатом окне.
Чей-то голос в мощи хора
Тему пробует мою,
Здесь, под сводами собора,
Ход времён осознаю.
И сквозь ткань житейской прозы
Проступают, словно соль,
Очистительные слёзы,
Искупительная боль.

Московский старый двор
Внутри застройки новой.
Соседей разговор
Да шум машин с Садовой.

Домам по двести лет.
Во двор патриархальный
Вплывает менуэт
Из школы музыкальной.

Потом тревожит тишь
Изящная мазурка…
Куда ни поглядишь —
Облезла штукатурка.