Геннадий Васильев - Как-нибудь проживем! Книга стихотворений

и запустит взгляд, как жаворонка, в небо,
и увидит в бледном мареве полудня,
как расплавленное солнце остывает,
как лучи его становятся короче.

Там, вдали, белеет избами деревня,
над дорогой облачками пыль витает;
там, колесами скрипя, везут подводы
золотистое зерно в мешках холщовых.

Встанет мельник и поправит белый фартук.
Жернова опять подвинутся согласно.
И опять зерно мукою обернется,
а работа обернется к ночи – мукой.

Это было век назад, а может, больше.
Только ближе подойди – и ты услышишь…
Только лучше погляди – и ты увидишь…
Прикоснись рукой – и время бег замедлит…

Эти мельницы уж крыльями не машут.
Эти крылья прочно схвачены цепями.
Только ближе подойди – они расскажут,
положись на их нестарческую память…

Ах, как мы из Города уезжали!
Ах, как не хотелось нам уезжать!
Ах, как без Парижа нам, парижанам!
Ах, как же Парижу без парижан!

Как нам без его мостовых булыжных,
фонтанов, каштанами взятых в круг?
Без Города нам ни за что не выжить.
Не выживет Город без нас, мой друг.

Не стерпит, не перенесет разлуки.
Погибнем и мы от него вдали.
Нет музыки в частом колесном стуке,
нет счастия в бегстве за край земли.

Давай все дела на чужбине бросим,
без нас чужбина не загрустит.
Крылом повела, поманила осень:
прости-прощай! Не скучай. Пусти…

Фонтаны умерли, струи скрыли.
Каштанам дрожи не скрыть никак.
Мы в Городе этом не чтоб жили —
в нас этот Город пророс, как злак.

Пророс он, и в сердце проделал рану,
и рана болит, и унять нельзя.
Весною снова начнут фонтаны
пыль водяную пускать в глаза.

Каштаны ударятся в цвет, как в пьянку,
и, головы больше не пряча в зонт,
мои горожане, твои горожанки
взглядами выскоблят горизонт —

и нас не увидят на горизонте,
и мы не отыщем их на своем.
Длинны пути, высоки резоны,
окна вагонного мал проем,

чтоб все вместить, что еще не скрылось,
на чье описанье не хватит букв —
тех, что Мефодием да Кириллом
однажды выдуманы, мой друг.

Ах, Город… А мы с тобой уезжали…
И так не хотелось нам уезжать!
Ну как без Парижа нам, парижанам?
И как же Парижу без парижан?

Зачем мы из Города уезжали?..

Мы к отпуску все – полутрупы,
а мы уже – трупы с тобой.
Летят перелетные группы
в июльской дали голубой.
Томимы томлением странным,
в порыве всеобщем одном,
летят они в дальние страны,
и в жаркие все, в основном.

А мы-то – в страну Ататюрка,
где солнце не сходит с небес.
А здесь, представляете, – турки
с турчанками ходят и без.
Здесь горы по имени Тавры,
как фески, несут облака.
И веря преданиям старым,
туристы балдеют слегка.

Здесь всюду чужая культура
и всюду родные шумы.
Здесь каждый – по-своему турок,
а турки – по-своему мы.
Они говорят тебе: «Здрастье!»,
а ты им в ответ: «Мераба!»
Здесь все лишены самовластья:
наш гид – это наша судьба!

Орут бестолковые детки,
и море волнует прибой.
Сухие бараньи котлетки —
недолгой, но тоже судьбой.
А турки глядят сиротливо,
как, пользуясь «всем включено»,
мы дуем холодное пиво
и пьем ледяное вино.

…Почтив, как смогли, Ататюрка
(Кемаль Мустафа, мы с тобой!),
летят перелетные турки
назад, из Бельдиби, домой.
Там снова ставрида на ужин,
которую лопать нельзя.
Нам ужин турецкий не нужен!
Холодного дайте язя!

Турецкие кошки, Маша, не то что наши:
и тело у них – не тело, и шерсти – клок.
Живут, где попало. Едят такое, что, Маша,
твой организм никогда б усвоить не смог.

Зато как изящны, Маша! Зато как томны!
Сколько свободы в движеньях хвостов и лап!
Так, как будто бы весь этот мир картонный
для них одних специально создал Аллах!

Они, снисходя, позволяют себя погладить.
Они говорят нам (кошачий язык един):
«Вы б лучше пожрать догадались чего наладить!
Мы хоть и изящны, но иногда едим».