Терентiй Травнiкъ - И Музыка, и Цвет… Стихотворения

И липы… Ох уж эти липы! —
Усадеб сладостный напев.
Сегодня я из века выпал,
Едва на лавочку присев.

Закрыл глаза и окунулся
Душою в мир цветущих грез.
Куда? Откуда он вернулся?
И, подхватив меня, понес

Сквозь еле различимый вечер
На самый, самый тонкий край.
И только локон, губы, плечи
И тихое твое: прощай…

Вечерний август – он особый.
Когда в томленой синеве
Песочной россыпью и много
На небе звёзд. И жалко мне,

Что я по-прежнему не местный,
Я – городской. Тогда во всем,
Что август позволяет – тесно,
Оно, досадно, не мое.

Оно б душе моей сгодилось,
Ах, август, что ни говори,
Не раз мне это чудо снилось!
Но выстлан городским внутри.

А я хочу грести в туманах,
Травой дышать из кулака,
Без объяснений и обманов
Стать август о вским на века.

И непременно – деревенским,
Простецким, захолустным стать,
Чтоб август больше не был тесным,
Чтоб смог душе своей сказать:

Вечерний август – он особый,
Без вездесущей суеты.
Смотри, душа, как счастья много!
Теперь остаться сможешь ты.

Сирень была рассветна и густа.
Весь май, казалось, вырядился ею.
И сел, обмякнув, – видимо, устал —
Под невообразимою сиренью.

Неслось по улицам гудение шмелей,
И щебет птиц протискивался в парки.
Весна рядила всех под королей
И горностайно ляпала помарки.

И пыль крутилась, как ключи на пальце,
И город шепеляво шелестел
От маяты, растянутой на пяльцах
Бокастых площадей. И, словно мел,

В руке крошился тонкокостно юной —
К доске прижатого вопросом – школяра.
Сорила вишнею и яблоней безумно
Такая же безумная весна.

А мне, поэту, было все в палитру,
Все перецветье вкладывалось в лист.
Так, словно выпили привычную поллитру
Художник и беспечный пианист.

А было это… было этим годом,
Искал пять звездочек в сиренях и нашел!
Пишу весну красиво и свободно —
Так забивают с углового гол!

Душа твоя стихам открыта,
Я видел все, когда тебе
Читал, что было мной изрыто
На изблокнотовом листе.

Читал весь бисер запятошный,
Все кружево кривлястых букв,
С усердием читал, дотошно, —
Из первых уст, из первых рук.

Ты молча слушала… На палец,
Мотала локон-серпантин…
Мой поэтический скиталец,
Ценитель всех моих чужбин.

В любви, пусть самой скромной и земной,
Всегда таится глубь любви Небесной.
Свободно в ней для жертвенности место
И для благого выстрадан покой.

В любви земной, такой обыкновенной,
Такой тишайше тихой и простой
Найдется то, что мерой неразменно,
Что не исчезнет в ней за суетой.

Июньским у ноч и был цвет —
Цвет лунно-василькой тени.
Истертым абрисом монет
Крив и лись на крыльце ступени.

Шепталась сонная трава,
Ель лапами в ответ вздыхала.
Их темно-синие слова
Душа стихом воспринимала…

Воспринимала, как напев
Баюнный, сказ июньской ночи.
Вздыхало небо. Нараспев,
Слезами звездных многоточий

Слагались строфы в этот час.
Был странен контур откровений
И трав, и старой ели глас,
И скрип рассохшихся ступеней…

Июня оказалось много.
С какой-то сельской прямотой
Сползал к вечернему порогу
Полуденной истомы зной.

И так до полночи до самой,
До всех обещанных прохлад,
Был в этот раз июнь упрямым,
Как перебравший браги сват.

Он молча подходил, садился
На край кровати, и над ним
Топленый лунный свет ютился,
Как от сырых поленцев дым.

Июнь, зевая, безразлично
Смотрел устало на окно,
Как на экран, где так привычно
Крутили летнее кино.

Лето. Утро. Воскресенье.
Городская… тишина.
За окном летают лени.
В комнате – дыханья сна.