Юлия Архирий - Сны белой яблони

И минарет звенел
Натянутой струной,
Как от муки, белел
Под хлебною луной.

Первая луна была снежно-белой,
С лучами, словно овечья пряжа,
Дымно-кудрявыми и мягкими,
Переплетенными, как нити канвы,

По которой ночь вышивает звезды,
Черную речку и спящий город —
Кубики домов с золотом окошек,
По скалам рассыпанные в беспорядке.

Другая луна была цвета зеленого чая,
Когда его пьешь в жаркий полдень
Из белой-белой маленькой чашки,
Сидя на вытертом узорном ковре,

В чайхане, у подножья гор невысоких.
Легкой дымкой подернуты дальние рощи.
Над скатертью кружат пестрые осы
И, тревожно жужжа, садятся на сахар.

Третья луна была желтой и жирной,
Как топленое молоко в коричневой крынке,
Принесенное из прохладного погреба.
Можно было тихонько потрогать пальцем

Загустевший верхний слой. А потом
Есть прямо из крынки, зачерпывая ложкой,
Поглядывая, как кошка облизывается у ног,
И, конечно, дать и ей свежего лунного молока.

Четвертая луна была золотистой,
Словно мед, собранный в Мариамполе,
Впитавший запах цветущих акаций
И теплое дыхание южного ветра,

Спустившегося с Чуфут-кале
В плодородную тихую долину,
Покрытую садами и виноградниками,
Полями лаванды и чайной розы.

Пятая луна была рыхлой и ноздреватой,
Похожей на круглый кусок козьего сыра.
Который едят с ломтем горячего хлеба,
Запивая красным вином. Когда тень ложится

На пустые дороги, и в вечернем небе
Только орлов заметишь у горизонта,
Славно ужинать на краю поля,
Под старым тополем с нежной листвою.

Шестая луна манила, как море,
Глубокой сияющей синевою.
Она расплескивалась волною,
И уносила упавшие звезды.

Она затопляла улицы светом,
Стучала в двери и билась в окна.
Она была дикой, томной и страстной,
Словно вакханка, в тунике рваной.

Кожа у ней пахла солью и солнцем,
В прядях волос запутались ветры.
Были глаза ее полузакрыты,
И на губах запеклось желанье.

А у последней, седьмой луны,
Как у фарфорового блюдца,
Откололся кусочек малый
И покатился во тьму со звоном.

Долго я черепок искала
В темных полях, в можжевеловых рощах.
Да не нашла. И искать перестала.
Так и осталась луна щербатой.

Всматриваясь в слепые сумерки,
Гадаю на лунных лепестках.
В черном зеркале стекла
Отражается свечное пламя.

Твой лик, словно лист осенний,
Освещает тропу моей судьбы.
Поэтому, чем дольше я иду по ней,
Тем более удивляюсь, тем более…

И, чем удивленнее гляжу я
В бездонные озера ноябрьских ночей,
Тем обостреннее мой слух вбирает
Ропот угасающих слов твоих,

Гул странных наречий —
Томленье травы под снегом,
Хруст ледяного ливня,
Примерзшего к карнизу,

Шорохи осыпающихся звезд.
И, чем тише моя речь,
Тем яснее позывные твои —
Слышу! Можешь говорить

Чужими голосами, убегающими строчками,
Мгновенным росчерком снежных хлопьев,
Ветром в темных провалах дворов.
Слышу! – Только говори, или просто будь…

Тогда я буду с нежностью
Смотреть в глухую темень окна —
В око бездны в белой решетке рамы —
И вдыхать аромат бессмертной розы,

Распускающейся в твоих ладонях,
От тепла твоего дыхания —
В самой сердцевине полуночи,
Когда время летит к весне…

В чаще веток шевелится стая
Пестрых листьев, и ветры гудят.
Там пахучий сентябрь отцветает
Желтой астрою после дождя.

По зеленому сумраку кружев
Солнце ткет запоздалый узор —
И холодные капли жемчужин
Озаряют заплаканный бор.

Бродит осень, горючие слезы
Рукавом вытирая со щек.
И дрожат в лихорадке березы,
С октябрем не смирившись еще.