Иван Калягин - Виселица. С Данте на вписке

Поэзия не нуждается в посредниках. Она должна идти напрямую в читательские щупальца и пасти, которые готовы разорвать листы в клочья, либо сожрать страницы, пенясь от удовольствия. Только субъективный взгляд читателя способен по достоинству оценить силу текста. Проблема лишь в том, что читатель, дабы ощутить значимость или ничтожность текста, должен сбросить свои одежды, которыми он прикрывается в «приличном и цивилизованном» обществе. Он должен отвергнуть знания, опыт и авторитеты, иначе поэзия не случится, иначе её не ощутить.

Глобализация препятствует этому – она создает центры силы, которые уничтожают индивидуальное восприятие реальности. В итоге мы обнаружим, что среди десяти тысяч людей, которые прочитают один и тот же стих, образуется не больше десятка мнений, каждое из которых будет продиктовано центром силы – диктатом коллектива, но никак не личным мнением.

Но почему люди так боятся своего личного мнения? Все просто. Оно кажется им глупым, непрофессиональным, аморальным, либо напротив – слишком традиционным (страх зависит от того, в какой среде находится индивид). Эта боязнь подпитывается религиозными, политическими, общественными и культурными авторитетами, которые транслируют, зачастую даже не свою картину мира, а картину мира обезличенной системы.

Да, мы можем видеть совершенно разные точки зрения на конкретного поэта, но каждая точка зрения – это идея, которая рождена множеством, а не единственным. Но ценность поэзии не определяется группой, догмой, правилом и общественным мнением. Настоящая ценность определяется личностью – частным восприятием текста, который может казаться настолько «неправильным», насколько общее мнение кажется «логичным и справедливым».

Если новое поколение читателей приблизится к подобному восприятию хотя бы на шаг, то реальность привнесет в нашу жизнь по-настоящему сильных авторов, которые проживают свои тексты, а не пишут их для литературных премий и местных тусовок. Это нужно, чтобы перешагнуть через пагубную эпоху некрофилии – плачу по умершим поэтам. Это нужно также затем, чтобы восстановить кровоток «от автора к читателю», вместо «от автора к автору» и «от читателя к читателю».

Литературный процесс гниет изнутри, отвратив от себя как поэтов, так и сопереживающих поэзии. Поэзия сегодня – это поэзия, которая не сможет затмить имена мертвецов. Она предпочитает тешить свою самолюбие и самолюбие критиков, но боится стать частью ада. Однако, стоит ей снова впиться клыками в индивидуалистов, которые способны читать самостоятельно, а не по указке иного мнения, то она (поэзия) получит шанс на воскрешение.

Похороны, утро.

Плачут люди.

Жаль им мертвеца,

Остывшее тело им жаль,

Труп им жаль!

Отдают почести мертвой плоти,

Которую никогда при жизни не знали.

«Был хорошим парнем!» – говорят

Плачут снова, потом стопочку опрокидывают —

«За его здоровье! За его смерть!

А где тут закусочка? А есть ли добавка,

Чтобы насытить наши желудки?

Хорошим, хорошим был человеком!»

Похороны та ещё лажа

Если они не проходят под звуки джаза,

А твой прах не выстреливают из огромной пушки

В звездное небо,

Где обезумевшие звёзды

Смотрят на не менее обезумевших людей.

Ночью я разолью вино в постель,

А утром отправлюсь в дорогу.

После – будет работа

Но уже в другом городе.

А ещё позже – любовь истязающая,

Но уже с другой девушкой.

Когда-нибудь дойдет до старческой болезни

Я сменю десятый дом.

Когда-нибудь дойдет до инфаркта,

А мне никто не поможет.

Покалеченный и страшный,

Несчастный и глухой,

Бедный и злой.

Три четверти бутылки следом

И вот оно – отпуск на небеса.

Хотел бы я знать наперед,

Что все твои мечты сбудутся,

Что высохнет болото, да тучи растают.

Но, детка, я этого всего не знаю

И моё слово не дороже

Слова маргинала из мусорных баков,

Что таскает водку с полок супермаркетов.

Не лучше я священника,

Что обещает то смертные муки,

То блаженство – в зависимости от настроения.

Хотел бы я знать,

Что тебе повезёт

И всё в твоих руках.

Но никто не застрахован

От случая, нелепой аварии