Владимир Берязев - Моя ойкумена. Том второй. Поэмы

Никнет сирень под росой.
Отсырело полено.
Даже две мухи уснули в стакане на дне.
Только булавка
горит на ладони нетленно
Напоминаньем
о нашей нетленной вине.
Что же мне делать?
Убог я и деда не помню.
Может быть, за море сгинуть,
а дом подпалить?
Может, зарыть золотинку в ограде у комля
серебристого тополя?..
Или же проще пропить?
Справа ломбард.
Напрямую живет участковый.
Слева Хазанов – известный в народе дантист.
Что же мне делать
с булавкой твоей лепестковой,
Капелькой неба,
упавшей на вянущий лист?
Благодарить?
и хранить?
и с любовью молиться?
Но для молитвы, как минимум, надо иметь
то, чем душа возгорится
и умилится —
Ту безоглядность,
которой не ведома смерть.
Мы, одичав,
без прививки уж не плодоносим.
В уши мамлюка
не дозваться родным голосам.
О, Матерь Божья,
обрежь свои девичьи косы,
Мы позабыли пути к золотым небесам.

Тихо в избе.
Баба Поля давно на погосте.
Серою поступью
тронулись в утро кусты.
За поворотом
стучат командорскою тростью.
Тихий скулеж
из соседской звучит темноты.
Пса кличут Фустом.
Он дрожит от соседского стука.
Страшно, кобель?
Так ползи же к хозяйским ногам.
Как мне знакомы
холодные руки испуга,
Лихо глядеться
в пустые глазницы векам.
Страшно, кобель.
Ты сегодня вдвойне одинокий:
Не разделю
я твоих инфернальных скорбей.
Теплится весть
на последнем безумном пороге.
Катится жизнь,
как священный жучок-скарабей.
Бабушка Поля приходит,
садится на лавку,
Пальцем маячит, сквозит, улыбается мне.
И все глазами, лицом —
про святую булавку,
И все про деда,
чей профиль висит на стене.
Я посажу ту булавку
в горшок на оконце,
Охрой полью,
купоросом и горькой сурьмой,
Может быть, вырастет
синего неба иконка
С той, золотою по краю,
чеканной басмой.

I
В одной разрушенной мечети
Жил полудикой муэдзин 1 1 Мой герой ежедневно призывает к молитве Аллаху всех пустынножителей, все Божьи твари. ,
Блаженный, словно божий сын,
Совсем один, совсем один…

Там в пыльной мгле дышали сети
Зеленоглазых пуков,
Жил шорох царственных песков,
И крики сов, и крики сов…

Ему служил седой тарантул,
Ему несли дары свои
И голуби, и муравьи,
И две змеи, и две змеи…

Как дивно змеи стих Корана,
Подвластны старческой руке,
Чертили вязью на песке!
А в том стихе —
ВСЕ в том стихе.

И длился зыбкой сон пустыни…
Как слюдяные витражи,
Дробились в далях миражи —
То бред души, то рай души.

А дервиш спал, одетый в иней,
А дервиш знал, как благ сей дар,
Вставал, шептал: «Ты жив, Омар.
Аллах акбар! Аллах акбар!»

II
О, было так.
Пока однажды
В сухую глушь, пустую тишь
Не пал беглец вражды и жажды:
Как пыльный шелест, сон-камыш
На месте озера былого,
Как перекати-поля куст,
Надтреснут,
высушен
и пуст —
То ль звон зурны,
То ль эхо слова —
Он был чужим в дому Аллаха…
Но хлеб,
Но чистая вода,
Но рис,
но теплая рубаха
Нашлись у дервиша…
Звезда
На шапке пришлого алела,
Пятном неведомой войны.
И зябло высохшее тело.
И обезумевшей страны
Свистящий бред услышал дервиш
Из уст обугленных и злых:
– Богов дрожишь…
Богатых терпишь…
К ответу их! К ответу их!
Я сам творец земли и неба.
Я сам велик, как Магомет.
На всех достанет жен и хлеба
На тыщу лет…
На тыщу лет…

Но змеи так же стих Корана
Чертили вязью на песке,
Плыл город-призрак вдалеке,
И дух эфедры и шафрана
Струился с каменных равнин
Сюда, в пустынную обитель,
Где бредил раб… или грабитель…
Герой,
безумец,
сукин сын…

Молился дервиш, клал поклоны,
Целуя нежный жар земли,
Стелился в прахе и в пыли,
Оплакав древние законы,
Оплакав «да»,
Оплакав «нет»,
Добро и зло:
– О, все смеркалось —
О серый дым, о сумрак-хаос!
Придет ли внове Магомет…
Господь велик, Господь велик
И милосерд, как дождь весенний!
Пусть
В полночь смут и средостений
Воскрикнет вороном кулик.
Пусть дэвы воют из огня,
Пусть скорпионы бьют хвостами
Из яда, бешенства и стали,
И, страхом землю накреня,
Пускай смеется и пирует
В крови дехканина шайтан.
Низринется земной султан,
Его бесстрастно поцелует,
Объяв крылами, Азраил.
Но только, Боже!
только, Боже!
Всех, кто безумней и ничтоже,
Прости, как Ноя ты простил!..