Маргарита Мельникова - Новая религия. Поэтический сборник

Вот я перед вами
Как есть, без ретуши:
Нарушающая регламент,
Сотканная из ветоши.

Вот я, в синей шали,
Без единой правки.
И просить не гнушаюсь
У жизни добавки.

Вот я здесь, земная,
Из крови и плоти.
И конечно, знаю,
Что время – наркотик,
А не добрый доктор:
На иглу подсадит,
Да один итог-то:
Всех смахнёт не глядя.

Хоть добавки требуй,
Хоть последней дозы,
Хоть поплачься небу,
Расточай угрозы…
У машиниста глухо;
Тормоза испорчены.
Роддом на углу —
За наркотиком очередь.

Замазав голод кашей пшённой,
Залив компотом пламя жажды,
Несёшься, как умалишённый,
Туда, где умирают дважды.

Там не свистят надрывно пули,
Не разрываются снаряды.
Войдёшь впритык, как сота в улей —
Все близко, но никто не рядом.

В непроницаемой униформе
Из невмешательства и скуки
Скользишь бочком, плотнее к норме;
Ipod, как щит, съедает звуки

Унылого, чужого быта:
Подростков брань и плач младенца,
Стон женщины, почти забитой,
Бросок в помойку полотенца…

Но для тебя ничто детали —
Шагаешь равнодушно мимо.
Ты хмур, сердит, тебя достали,
А на работе нелюдимо
Уткнёшься в бланки и таблицы.
Кому-то скажет секретарша:
«Что с нами делает столица!
Он выглядит гораздо старше!»

В блокноте сделана пометка:
«Поздравить маму с днём рожденья!»
А журналист промямлит едко:
«Москва как зона отчужденья».

Я спешила на праздник дождя,
На звенящей воды карнавал.
Там ликующий гром колдовал,
Безграничье небес бороздя.

Тёплых капель хрустальная сеть
На десятки раскинулась миль.
В ней волшебная сказка и быль
Так хотели друг друга согреть…

Дождь царил, безрассудный, хмельной,
В феерическом танце кружа,
Нити радуги ловко держа,
Замирая у тверди земной.

Лунных бликов усталая рать
Обрела долгожданный покой…
Юный ветер незримой рукой
Стал с дождём, озоруя, играть.

Вспышки молний в ретивой борьбе
Уж изгнали постылую ночь…
Я впитаю душой этот дождь,
Чтоб на память оставить себе.

Нас учили считать до ста,
Уступать пожилым места,
Не глазеть на чужое окно,
Делать вид, будто всё равно.

Нас пугали Бабой-Ягой,
Красотой распутной, нагой,
Божьей карой, кипящей смолой,
Появлением мачехи злой.

Нас держали за дураков
Меж зеркал, витрин и замков,
Вездесущих огней реклам,
Постановочных теледрам.

Нам велели служить добру,
Не ломать чужую игру,
Каждый год ходить по врачам,
На луну не выть по ночам.

Мы росли, и сужался мир
До коттеджей, дач и квартир,
Новой обуви, старых авто,
До брезгливого, сонного: «Кто?!»
Нас простили за громкий смех,
За крылатый школьный успех,
За осколки разбитых ваз…
За одно не простили нас —

За стремление быть собой,
Верховодить самой судьбой.
Отличаться, не быть в строю,
Не откладывать жизнь свою.

Когда ей больше некуда идти,
Когда ей больше нечего хотеть,
Она мечтает, как умрёт до тридцати,
И даже знает, что в последний день надеть.

Десятки лет, как петли, нанизать
На спицу бытия, а что потом?
В болезненную немощь медленно сползать,
Архив воспоминаний жечь – за томом том,

Смотреть, как вытекает жизни цвет
Из кожи, из волос и из ногтей,
Сквозь лупу разбирать нечёткий шрифт газет,
Сидеть подолгу у окна, ждать внуков и детей…

За кончик лески прошлое тянуть
Упрямо, тщетно, пальцев не щадя,
А после злые слёзы наспех промокнуть,
Внушив себе, что это лишь следы дождя…

Всё лучшее уже случилось с ней.
Ей было больше некуда идти…
Задёрнув жалюзи и душу поплотней,
Она мечтала умереть до тридцати.

– Посмотри, сколько там?
– Без пяти темнота.
Выплывает луна,
Горделива, честна.

Снег почти что сошёл.
Без пяти «хорошо».
Обнажённый хребет
Не прогнулся от бед.

Без одной ты один,
Отвернись, уходи,
Не смотри, сколько там
До весны телеграмм.