Валериан Бородаевский - Стихотворения

Мечтать в ночи о важном разговоре
Вестминстерских часов, – услыша звон, –
И о гробнице в лавровом уборе,
Где имя гордое прочту: Мильтон .

А ниже: Бард, или еще: Свобода .
И ясен мир заморского народа,
И как приближен дальний этот край!

Бестрепетный, железный пуританин,
Я верую в твой возвращенный рай ,
Где даже дух твой – вечный Англичанин.

На лоб твой геометра полагая
Венок из терний, – вещую печаль,
Смиряясь, умирил ты, Блэз Паскаль!
Пусть бездны зев грозит тебе, зияя, –

Пронзенная Десница всеблагая
Коснулась глаз твоих, и дальний Граль
Провидел ты и лобызал скрижаль,
Еще горящую огнем Синая.

А в час отдохновений и побед
Вручал тебе свой циркуль Архимед,
И дух живил предвечный Архитектор;

Склонясь к листу, ты числил и чертил,
Но под пером твоим малейший сектор
О таинстве распятий говорил.

Едва теснины дольние расторг
Твой жгучий глаз и в далях безымянных
Витал, – скажи, избранный от избранных,
Кто о тебе подъял последний торг?

Кто, охмелевший бездной Сведенборг,
Встречал тебя на скалах первозданных, –
Денница ли с изгибом уст желанных,
Сулящий в дар свой ледяной восторг?

Как отвечал ты Князю искушений,
Воздвигнутый горе, к иным кругам
В обители лазоревых видений?

Но голос твой, завещанный векам,
Звучит темно и глухо о святыне,
Как колокол, затопленный в пучине.

Спеша из края в край в раскрашенной карете,
Как кожу гибкий змей, меняя имена
И жесты важные, – Маэстро и жена,
Лоренца лживая, несутся к дальней мете.

Великий Кофта ли в пурпуровом берете,
Граф Феникс в бархате, – быть может, Сатана? –
Он сыплет золотом и зельями, – она
Глазами жгучими влечет в иные сети.

И золото всех стран за райский Пентагон
Рекой стекается и, нимбом окружен,
Ты – чудо сам себе, волшебник Калиостро!

Но, чу! рожок звенит… Толпа ливрейных слуг
Снует бездельная… И мчит тебя, сам–друг,
Карета шестерней, малеванная пестро.

Огромный Оноре! плечом циклопа
Покорно принял ты, как дар от муз,
Седых камней неизреченный груз,
Отторгнутых могуществом потопа.

Ты храм воздвиг, – но дряхлая Европа
Змеей бежит пророчественных уз:
Богам из глины молится француз
С позорным сладострастием холопа.

До наших дней непонятый чудак,
Как хороша твоих созданий свита:
Ведун Ламберт и томный Растиньяк,

И лик свирепый красного бандита!
Но слаще всех, возвышенный Бальзак,
Твой андрогин крылатый – Серафита.

На бледный труп от льдистой мглы,
С бесплодных гор, ширяя, канут
Широковейные орлы
И, веки приподняв, заглянут
В безжизненный зрачок… И вот,
Пророча воскресенье персти,
Орел седой, ярясь, клюет
Из окровавленных отверстий.
Глаза, что в грозный день Суда,
Восхищены от пасти орлей,
Уж не померкнут никогда, –
Скользят в ненасытимом горле.

И ждут косматые орлы
Обряда темного свершенье;
Глядят, нахмурены и злы,
На первое преображенье.
Их дрогнут крылья, чуть старик
Вонзит меж ребер клюв согбенный,
И горд и буен будет клик,
Когда из груди вожделенной
Ужасный повлечет комок
И когтем над орлами вскинет,
Да клюва алчного не минет
Пустой бессмертного чертог.

С каким безумием почтил ты человека,
Как жутко высоко ты длань его занес,
Ты, вещий и святой старик–библиотекарь,
Кротчайший из людей и повелитель гроз!

В убогой комнате, зарями золотыми,
Когда Москва спала, а Кремль был нежно–ал,
Листы дрожащие, непонятый алхимик,
Реченьем пурпура и крови покрывал.

Как зыбким ладаном, овеянный отцами,
Сын человеческий, сыновством ты болел;
И выкликал, трубя над горными мирами,
Аскет и праведник, – бессмертье грешных тел!

Высокий серый крест… У мшистого подножья
Желтеет тускло шар на скрещенных костях.
Вдали – гряда холмов. А сверху: Нива Божья .
Славянской вязию гласит поблеклый стяг.