Андрей Ильенков - Веко

Лента дороги глистой из асфальта
Лезет из задницы города, где
В школе злословья за партами фарта
Чада из стада машин и людей.

Я на обочине, я на канате,
Снизу – арена дурацких персон,
Кто-то кричит в упоении «Нате!»,
«Дайте» – прошу я, но спрятался он.

Значит, услышали голос надрывный
Те, кто, рыгая, по улице шли.
В каждой груди расцветают нарывы
Розами воздуха или земли.

Это – отечество социализма,
Где-то тут строится завтрашний рай,
Все хорошо, не хватает лишь клизмы
Вымыть как следует этот сарай!

Если мне станет когда-нибудь хуже,
Солнцем не кану я за океан:
Это – желудок единый верблюжий,
С кашей березовой сопли лиан,

Вы подвязали салфетками флаги,
Ешьте и пейте погуще говна!
И не жалейте об опиофаге…

Он говорит – наша пища дурна…

Право на любовь записано
В альбоме любой дошкольницы
Дубиной народной мудрости
Таких бесхитростных сказок,
Такого дикого ежика,
Которого, хоть он и колется,
Нельзя не погладить, а после
Маме рук не показывать.

В гостях у телеэкрана
Нам жалко дракона последнего:
Единственному экземпляру
Мечом по затылку – можно ли?
Но право на кровь соперника
Понятно немноголетнему
Растению зимних рам
Дороже геройство ложное.

На коже любого цвета
И степени загрязненности
Пишут подкожной тушью,
Стеклами и чернилами
Право на перья и там,
где дымятся горой казненные,
Право испуганных глаз
Закрыться ладонями милыми!

Это право лопаток и пяток
Не век прозябать провинцией,
А голыми божествами
Блистать, обжигая мгновения,
Это право в-четвертых и в-пятых
Все так же быть единицею,
Единственный шанс банальности
Тоже побыть откровением.

Святое право бездарности
Сиять равноценно гению,
Самое человечное
В ряду человечьих законов,
И самое беспощадное
В процессе осуществления,
Поскольку не каждый все-таки
Умеет убить дракона.

Козел сквернословил строфой упругой,
Талантом потел козел,
Качал кочелябой, ревел белугой,
С шипеньем мочил подзол,

Пьянея мартом шел в Пропилеи,
Прополисом ветер пах,
В апреле розы и козы, млея,
Чесали руками пах.

А май звереет, июнь диктует
Цвести и вонять, разведя блядеж.
Козел на флейте слюнями дует
И в травы валит с ног молодежь.

На всех балконах в трусах русалки,
Задернешь шторы – но боже мой! —
Скрипит в потемках диван на свалке —
Ужасен женский любовный вой!

Козел ликует, штанами вертит
Верхом на крыше товарняка,
Твердят колеса: Любить – до смерти —
До полу – смерти – навер – няка.

Скоты и боги, цари и смерды
Поклоны фрикций родятся класть.
Но он лукавит: любить – для смерти —
Какая гадость, какая сласть!

Умные вещи, дубовый коньяк,
Мертвые души.
Леди не движется, Леди Зима,
А ты без перчаток.
Ты понимаешь, что это кино
Только для белых.
Я заподозрил, что эта земля
Только для взрослых.

Ты ошибалась, считая меня
Только для белых.
В грязной харчевне украли часы,
Сутки и годы.
Ты танцевала, а я вытирал
Пятна от взглядов.
Я заподозрил, что ты, как и все,
Только для взрослых.

Мне говорил один умный мужик:
«Будьте как дети».
Но мужиков не пускают на бал.
Что же мы ловим?
Елка в шарах золотых за стеклом
Плавают рыбы
Ты догораешь на вьюге – оставь
Пару затяжек

Опиум копится в маках, но только ли?
Запахом яблоков, дынными дольками,

Зноем и потом медовым девическим
Копится опиум геометрически.

Косы расколоты, руки натружены,
Спит комсомолочка, оводы кружатся.

Мамочка, ты не узнаешь сейчас меня,
Милая, как ты, уставшая, счастлива!

Спи напоследок – сегодня до вечера
Станешь непраздна ловцом человечины.

Полниться полно Дахау да ханами:
Ныне горячим и частым дыханием

Сам на картинах, засиженных мухами,
Псом посторонним следы твои нюхает.
Все через край тебе, мамочка меньшая,
Будет немедленно, где бы то ни было,