Анна Линина - Ангел прокажённых

Когда снежит за окнами январь,
Я снова раб тоски ненасытимой.
И чёрный вечер так же, как и встарь,
Молчит угрюмо и неумолимо.

Хоть морок слеп, не скрыться никогда.
Надежды парус слит с душой больною.
Метели стоны, тьма и пустота
Пронзают душу жалостной мольбою.

Тень головы в сиреневом дыму,
Ласкаемая дымкой сигаретной…
Но ад мой не уходит – почему?!
Для всех вокруг, как воздух, незаметный.

И на ветру трепещет полотно
В неодолимой, вечной ночи власти.
Измученный, я жажду одного:
Чтоб парус не изорван был на части.

Пусть в омут его манит за кормой
Жестокий мрак, не знающий покоя.
Дрожащий, мягкий, тонкий парус мой
Он щупает холодною рукою.

Но всё ж внезапно жёсткая ладонь
Смягчилась, отпустила на мгновенье:
Поникший лебедь – стих он, парус мой,
Как будто в ожидании паденья.

И медлит мрак… Зачем? Чего он ждёт?
Мощь сильного внезапно ослабела?
Иль слышал он, как лебедь мой поёт, 2 2 есть такое народное поверье, что лебеди поют, но только один раз в жизни – перед смертью. Эта песня прекрасна и не слышна человеческому уху в этой земной жизни, т. к. она звучит на границе между земным миром и неземным.
Пред гибелью паря осиротело?

Боится, что его осилив спесь,
Безбрежная печаль в него вонзится?
Боится он, что Бог услышит песнь?
А может быть, он сам себя боится?

Мой парус лунной медью осиян,
Как будто бы глухим свеченьем рани.
Его хранит зловещий океан,
Бескрайний и больной, как мои раны.

Угрюмый весельчак, в чьём сердце пули,
Как шут смеюсь, хранящий свою рану.
Мой жребий так непрост, лукавый шулер —
То добрый, то зловещей океана.

Судьба! твой тайный путь нелепый самый,
Как светлый сад в коварности ночной:
То мне совала пиковую даму,
С тоской её больною, роковой,

То, сжалившись, одаривала новой
С огромным сердцем картой на любовь,
И страшных ран вдруг забирала Словом
Всю муку, всю чудовищную боль.

Как дух войны, в пыли меня разила.
И я глядел, поверженный в бою,
Печалью чёрной сломленный, бессильный,
В открытую увечьем грудь мою.

Ни жалости, ни жалобы, ни стона,
Всё поглотила злая тишина.
И сердцу, что мольбы забыло, снова
Ножами множит раны сатана.

Тоске жестокой не было предела,
Безумства не унять уже ничем;
А горечь всё нутро моё разъела:
Зачем я не прогнал её, зачем!

И лишь тогда, когда порвали стяги,
Стирая тень о светлом и былом, —
В геенны темень мой спустился ангел,
Укрыл меня в молчании крылом.

Я помню добрый миг той странной дружбы,
И ладаном напоенный эфир,
И я постиг всё то, что было нужно,
И без чего мне был ужасен мир.

…Рок, чуть смирённый сказкой колдовскою,
Низринул в сумрак ночи, что заклят,
Меня, откуда нет пути изгою.
Но ангелы любви сильней в стократ.

И вероломней силы урагана
Рок разрушал и плоть мою, и кровь.
Но и в груди моей, в открытой ране,
Где сердце лишь нежней – росла любовь.

…Угрюмый весельчак, в чьём сердце пули,
Теперь шутник и я, счастливец бедный.
Я снова хохочу печально, шулер,
Мой странный рок, порою милосердный.

Но если ты задумаешь больнее
Ударить, мой безжалостный вампир,
То вспомни: тебя ангелы сильнее.
Без них давно разрушили бы мир.

От рамп сиянье колыхалось,
Как бабочек белейших рой.
Певец! в нём сердце отдыхало,
Уняв на миг пустыни зной.

И рок дорогой тупиковой
От слёз к погибели ведёт;
Твой голос плеском родниковым
Из недр души глубоких бьёт.

Подземных… Счёта ранам нет нам,
И мне б сподобиться хоть раз
Голубизны добра и света
Как птица-жар, горящих глаз.

И пусть сочтён наш каждый волос —
Мы пьём все яды сгоряча.
Певец! в аду ночном твой голос —
Шум заповедного ключа.

То утешенье не напрасно:
Сквозь муки – чары добрых грёз
Ты даришь нам полночной сказкой,
Свой жаркий поцелуй в мороз.

Пусть сердце билось, словно фляга,
От рок-стенанья до крови,
Но сколько в этом было блага,
И сколько искренней любви!