Лариса Миллер: Средь бела дня. Выпуск 4 серии «Стихи гуськом»

Я в день текущий влюблена —
В тот день, которым продлена
Моя судьба, продлён мой век.
Я влюблена в хрустящий снег
И в птичий крестик на снегу.
Лишь день завидела, бегу
В его объятия чуть свет,
Летучий оставляя след.

Что делать плакать иль смеяться?
А может, просто с места сняться,
Сменив картинку и канву?
Неужто же без декораций
Привычных я не проживу?
Неужто свет сошёлся клином
На той земле, где сад с жасмином,
Где в час рассветный луг в росе,
Но где, каким бы ни был длинным
Сюжет, грустят буквально все,
Готовясь навсегда проститься,
С тем миром, где светло грустится.

И защебечет снова май…
Как хочешь, так и понимай
Земную колготню всю эту,
И есть в ней смысл или нету
Пустой вопрос не поднимай.
Сними его с повестки дня.
Коль дарит эта колготня
Порой в неведомое дверцу,
Прими как можно ближе к сердцу
Разгул небесного огня.

Нет, музыка вечна. Не вечны певцы.
Певцы отдают, к сожаленью, концы.
И тот, кем написана вечная фуга,
С земного сошёл, к сожалению, круга.
И тот, кто волшебно её исполнял,
Он тоже, – простите за грубость, – слинял.
Ушли тромбонисты, ударники – в нетях,
А музыка… Что ей до смертников этих?

Я качаюсь на чём-то. На чём – неизвестно
Между «всё надоело» и «жить интересно»,
Между «жду – не дождусь» и «не жду ничего»,
Между «вот оно счастье» и «нету его»,
Между «только б заря поскорее настала»
И отчаянным выдохом: «Хватит. Устала».

Я давно ничего своего не играю.
Я мотив, что понравился мне, подбираю.
Подбираю мотивчик, пленивший меня.
В нём так много печали и столько огня.
Я сперва услыхала его на рассвете.
Его пел за окном неприкаянный ветер.
А потом, но в другом совершенно ключе,
Его пели пылинки, танцуя в луче.
А потом его пела листва золотая,
То дрожа на ветру, то по ветру летая.
Его пели влюблённые, счастьем дыша,
У реки, где акустика так хороша.

Ну вот и вылетела птичка —
Земного таинства отмычка.
И зря ты голову ломал
И ничего не понимал.
Да надо было просто верить
Тому, кто приказал нам вперить
Взгляд неподвижный в объектив,
Все трепыханья прекратив.
А мы вертелись и крутились,
За что серьёзно поплатились,
Считая много-много лет,
Что никакой там птички нет.
И после стольких лет безверья —
Вдруг чудо-трель, цветные перья.

И небо может быть чужим,
Чужим и чуждым,
Глухим к деяниям моим
И к разным нуждам.
И утро может сквозняком
Влететь недобрым,
И неприятным холодком
Пройтись по рёбрам.
Да и земля, что уйму дней
Нас тупо носит,
Меня, уютно ль мне на ней,
Увы, не спросит.
И веря, что в моём дому
Меня заждались,
Боюсь услышать: «Вы к кому?
Вы обознались».
И, если вышло всё не так,
Как опасалась,
И нынче небо мне не враг,
И прикасалась
Ко мне заря столь светозарной
Нежной дланью,
То я безумно благодарна
Мирозданью.

Нет, день не должен пустовать,
И надо утречком вставать
И заполнять его пространство,
И улучшать его убранство,
И не давать ему грустить,
И даже чуточку польстить,
Внушив ему, что, тих иль вьюжен,
Он дорог нам и очень нужен.

О как прекрасна неизвестность!
И даже хоженая местность,
Давно знакомая, – и та
Способна так менять цвета,
Способна так менять повадки
И так загадывать загадки,
Что и нельзя предположить,
Как завтра утром будем жить,
Куда нас приведёт дорожка,
Что нынче видим из окошка.

Родные мои – те, что на небесах, —
Меня охраняя, стоят на часах,
Меня охраняя и оберегая,
Мне выжить на этой земле помогая,
Заботой своей облегчая мне дни.
Не знаю, как делают это они,
Не ведаю, как это им удаётся,
Но чувствую я, что мне легче идётся,
Поскольку протянута издалека,
Откуда-то свыше родная рука.

Ну что опять не слава богу?
Ну что тебе опять не так?
– Как что? Вот развезло дорогу,
С трудом даётся каждый шаг,
Вот среди ночи разбудили —
Проснулась ночью от гудка,
Дожди вот снова зарядили,
Вот жизнь так жутко коротка.