Наш Никита – с той, "попроще"…
Что ж, Никита, не у тёщи,
коль приехал – вылезай,
подтянись, смелей, дерзай!
Подхватил мешок свой тощий,
вмиг поддался общей спешке,
(тут бегом ходи, не мешкай),
Очутился на метро
и – нырнул Москве в нутро.
Ну пока там озирался
восхищался, разбирался,
поезд дважды постарался
пробежать весь свой маршрут.
Наконец–то вроде тут.
А потом еще трамваем.
Сам кондуктор, позевая,
объяснил ему всё толком.
Дом–то что же, не иголка, —
адрес верен, дом, он – вот,
тётка где–то здесь живёт.
"Проходи, – сказала тётка, —
нынче родич – кто с мошной!…"
Будто вытянула плёткой,
станешь тут себе смешной.
Молча взял он раскладушку,
вещмешок свой за подушку,
молча сунул в дровяник,
ну и… тут немного сник:
"Да-а… Родство – обычай древний,
только здесь не как в деревне".
Дума думой, дело – делом:
чёрный пёс не станет белым,
что при тётке – то при ней.
Утро ночи мудреней.
Потому давай–ка, братец,
времени не будем тратить, —
зададим–ка храпака!
(Сон всё лечит, – юн пока…)
Просыпается столица -
муравейник шевелится.
Шум и гул со всех сторон.
Всё очнулось.
Только сон
ещё реет и теплится
на домах, машинах, лицах.
Сон в испарине бетона,
в тёмных струйках росной крыши.
Льётся в уши тихим звоном.
Тёплым сном вокруг всё дышит.
Он в дремотной позе–муке.
В глубь карманов тянет руки.
В складке рта, слезинке глаза,
в желваках сведённых скул.
Под глазами тушь размазал,
ногу за ногу запнул.
На щеке (с… подушки складкой).
В щелках глаз (с пирушки сладкой).
Заставляет в зябком вздроге
греть ладонью грудь в дороге.
Губы кривит позевотой…
Ох, доспать–то как охота
всем гулякам молодым!
Но уж солнце выше, выше,
сняло пятна все на крышах, —
сон развеялся как дым.
И тревожит люд забота,
как поспеть бы на работу…
Блещут стёклами витрины,
зазывая на смотрины.
Буквы вывесок аршинны,
шум, движенье, визг машинный.
Всё снуёт, спешит, торопит
как в Америке–Европе, —
знал такое по кино,
вот и здесь заведено.
Не спешить – удел немногих,
большинство ж – смотри под ноги,
неба высь лови на луже,
(правда, лужи здесь похуже).
Ну а вот и институт.
Тут экзамен? – Будто, тут.
Зданье с виду что коробка.
Внутрь вошёл Никита робко.
У дверей по коридору
Люду–ду! Шёпотом все споры,
о проблемах мать–ученья;
всё – кому дать предпочтенье:
трудолюбьем наделённым,
иль способным дать "зелёный".
И решив поставить точку, —
(брать, так – гениев–врассрочку!) —
липнут к окнам, словно птицы,
в книгу нос, долбят страницы,
раздувают уголёчек:
ох, ещё б один денёчек!
Сердце тук–тук, так тревожно.
Дверь открыл. "Войдите. Можно."
Взял билет, присел за парту…
Вот тебе и в руки карты:
на, владей своей судьбой.
Только… в чём–то сразу сбой.
Что–то будто туговато,
пот на лбу, и ноги – вата.
Чувство, будто ждёшь укола.
То–то! Здесь тебе не школа.
А ещё всё шамкал дед:
"Прямо дуй в ниверситет!…"
Кой–как справился с волненьем.
Взял "четвёрку" сочиненьем.
Как–то будут остальные?
Сдали нервы, не стальные.
Остальные хуже, хуже.
Дверь в ученье уже, уже, —
(дальше в лес, и – больше дров…
Наломал.)
Бывай здоров!
Школа, вуз, аспирантура -
пожелать бы всем удач!
Деревенская натура,
деревенская культура
не дают нестись так вскачь.
И напрасны сожаленья
много лет потом спустя,
мол, подвёл тогда в ученьи
на экзаменах пустяк.
Может быть, потом когда–то,
доживём мы или нет,
будет в званьи кандидатов
ребятня в шестнадцать лет.
Всё возможно, вряд ли скоро.
Впрочем, что о том гадать, —
наше дело – кратко, споро
про парнишку всё подать.
Словно бусинки на нитку,
так в строку, что про Никитку.
Ну, так как дела Никиты?
Ходит, что щенок побитый,
(нынче это уж не в моде).
Виноват, глаза отводит.
Повилять бы, нет хвоста.
Голова совсем пуста.
Вид – пришиблен, весь пригнут
словно впряженный в хомут.
Ни еда, ни сон за сутки.
Что ж, домой?
Ну, нет уж, дудки!
Надо как–то перебиться,
а потом уж как–нибудь…
На завод пошёл проситься.
(Многих в наше время путь!)
На деревне б охи, ахи,
что, да как, да почему?…
Бабки, тётки, няньки, свахи, —
хоть на шею бечеву.
Ну а тут усталый дядька
показал рукой: присядь–ка.
Молча пристально взглянул,
пропуск–листик протянул,
пожелал добра–удачи…
Читать дальше