Ирина Листвина - Прогулки вдоль линии горизонта (сборник)

на каплю, что в тёмной водице смеётся.
И вновь безустанно прядётся и вьётся,
а тени стрекоз пропадают в колодце.

Глухой городок в носорожьих сугробах,
далёко в снега убегает дорога.
Чьё сердце стучит всё короче и глуше,
ритмичному току смычка непослушно?

Кружит, кувыркается нота бемоли,
вдоль чёрной спирали влекомая болью,
Скачок между соль и басовым ключами!
(В конце – как всегда, побеждает молчанье,

не длись ни секунды, мгновенье, – довольно!
Раз больше не нужно, и больше не больно.)
Всё, нота упала. Хлопки простучали,
и нет никого… На эстраде дощатой

зачем (вслед кому?), улыбаясь печально,
стою я и жду… Нет скончанья молчанью.

Здесь, в этом Богом забытом углу,
мальчик оставил ежа и юлу,
сам превратившись в подростка
на стадионе Петровском.

Сброшен рюкзак, не споткнитесь о дрель,
столбиком скатан, недвижен апрель,
в нём – на мосту, под стеною [12]  Каналы в Петербурге не широки, а их тротуары так узки, что стоя чуть ближе к любому берегу, невольно окажешься и «под стеной» ближайшего дома.
он целовался весною.

Помнится, с ней расставались на «вы»,
дальше есть всё… Нет – муравьей травы,
той, что, связуя все звенья,
просто дарует забвенье.

«Я бы вошёл, но не вспомнить мне дверь,
я бы нашёл тебя – только поверь!
Даль – ведь лишь окна да стёкла».
…
Всё зазвенело… и смолкло.

Шла война, но гул авиаоргий,
не сгубил – за дальне-малой целью.
Три святых Ирины и Георгий [14] Имена святых (они же и ангелы-хранители) по дате рождения.
светами прошли над колыбелью.

Тыл. Но мир был всё равно из дыма
и на чёрных тюфяках в палате
мама (своим ангелом хранима)
вдруг пришла в себя – с тобой в объятьях.

А потом в далёком эшелоне
вас колёса повивали нитью.
Так, в невольном стиснуты поклоне,
вы и добрались до «местожитья» [15] По аналогии с общежитием. .

В почернелой питерской пещере
камень мыт слезами, да не вымыт.
…Летом, в той же комнате и эре
мирный жребий вам – на счастье – вынут…

С края света, прячась в эти годы
вглубь бинокля – старая квартира.
Маленькая девочка у входа
замирает на пороге мира.

Солнца луч замком амбарным схвачен:
«Мама! На перилах, в чёрном – кто там?!»
Смерть вождя маячила, как мяч, но
всё не попадающий в ворота.

Ты – небо-убежище,
отклик неразделённый,
дверь закрыта в стене
и не хочет открыться.
(Отзвук стены ключу нами потерян).

Ты – просто крыша на небе,
под ней лишь одна стена.
Ты отошёл от стены… И нет ответа
от колыбельной купели и до разверстой —
где Ты? Откуда Ты?

Ты – отторжение и откровенье.
Дом (но ничуть не от мира),
крыша – небо – стена…
Ты далеко за стеной,

но я-то под крышей Твоей.
Ты – еле видимый свет.
О, как долги блужданья в эфире
гроз и дождей световых,

сжигающих, животворящих.
Мольба, ожидание – ключ?
И опять нет ответа,
музыка сфер и круг обжигаемой плоти
от дуновенья – до грома?

Любовь, что скорченной розой
к стене припала,
сорвана ветром с портала.
Ты —
это прибежище и от Тебя.

Бесконечен
гармонический ряд отражений
Ты – я – стена,
сходящийся на небе в точку
Ты – это…
Нам мир представлений —

лишь телеящик цветной,
в котором недолго мы длимся,
мы – силуэты и тени, мы – маски и лица.
Как нам постичь: