Юрий Пересичанский - С небом наперегонки. Поэзия

промозглой до кости, продроглой грудью

встречать – да по плечу ли этот стон,

уставшим чтить уставы сухопутья,

устам, уставшим даже от забав

кораблики мыслишек пресных путать

и мелководьем шлягерным пускать.

Курортный раж, азарт загара – лето…

Душ-тел, вокзалов-багажей бог – юг…

Буфет-купе, пропито и пропето:

на юг – на юг…, на юг – на юг… И вдруг!

Стучат?!. – Крым, Сочи – все покрыла вести

девятым валом северная ночь…

Москва – Курск – Киев, города и веси —

стучат?!. – жена, невеста, мать и дочь…

Стучат?!. – в груди подлодки не бывает

чужих сердец, чужих смертей – стучат?!.

Нет в горе слез чужих, чужих печалей:

стучат?!. – стучат?!. – отец, товарищ, брат…

Стучат?!. – Не «С0С», не жажда кислорода,

не точки и тире, а души и сердца

вымаливают памяти – не продан

ли прах, литаврами ли узнана слеза?

Стучат?!. – Огромной разрастаясь раной,

стучит Отечество в груди всех стран

(страны ль?) – как странно разделять на страны

невосполнимость горестных утрат…

Вот так же и Отечество недавно —

на плесе вечности лишь пузыри,

веками нам накопленных, дыханий,

от «а» до «я» утопшей, старины.

Стучат?!. – Лишь Богу ведома морзянка,

как жабр на брег, под воду скрытых, ртов —

поведай Беринг Стиксу стих озябший

о нежности Онежских берегов…

Не дланию дарящею бодрит,

а одуряет желчи течью

диск солнца – бел и зол его зенит.

Каленый горизонта венчик,

печати Каиновой окоем,

предел терпенья медью метит —

так может бередить греха клеймом

кощунство лишь хулы посмертной.

С утра уже заря изнурена

сладчайшей жаждой кровной мести,

к полудню жертва уж принесена,

а вечер покаянья песнью

раскаянье раскатит – духота:

на запредельной ноте зыком

оглушит нас проклятья немота

на дне испуга безъязыком.

И долго будет беспредел ночной

раскалывать битьём цикадным

беспомощную скорлупу висков,

и будет память падать камнем.

Не счесть Горыныча гори-голов:

богатырям ли теней сладить

с усладой, колдовством берущей плоть,

с усладой млеть, слабеть пред Ладой.

Растеребив осиный нрав страстей,

языческим быльём ломая

колени целомудрия росе,

калеча девственность прохлады,

куражится кромешным адом зной,

потехе жара не преграда

моленья, сброшенного в сухостой,

предавшегося гладу сада.

Де Садом падает на грудь берез

запретного плода досада —

в угаре ветра столько юных грез

лелеют старческий упадок.