Сергей Петров - Избранное

и взвейся из нутра, испуганный огонь!

Долдонь по жизни – вот и вся задача.

Tutti:

А сад по ветру тащится что кляча,

и свечи с двух концов пылают, чуть не плача.

Рояль:

На черном теле мертвого рояля

лежу, ладонью, словно ликом, бел.

Лежу-гляжу и сам не знаю, я ли

от дивного виденья оробел.

И уши, словно лошади, сторожки.

Еще стучится сердце в кулаке,

а линии уже проходят, как дорожки,

по распятой на вечности руке.

Tutti:

Куда они ведут?

Рояль:

При трех свечах гаданье,

и обрученье с болью и с судьбой,

и еле слышное воздушное свиданье

с былым и с будущим собой.

При восковых слезах трех свечек, а гобой

поет мне, что картинкой мирозданье

налипло на сердце.

Рояль:

А сердце на виду...

Tutti:

Стучит на выставке продажною моделью...

Рояль:

И подрядясь на черный час к безделью,

вкруг пальца ночь я обведу.

Tutti:

Ночь, зеркало и сад, три свечки и листочки,

уже бумажные, с помарками примет...

Рояль:

И возникает бытие из точки.

Tutti:

Которой – всею медью! – нет!

Рояль:

Но буду я любить описку, опечатку...

Tutti:

Которой нет!

Рояль:

И можно щеголять,

надев на пальцы, как штаны, перчатку,

и под сурдинку – тра-ля-ля! – гулять.

Tutti:

Под Новый Год все веселы и пьяны.

Под Новый Год, но злобствует фагот:

А по сердцу мороз, поди, дерет?

Рояль:

Я – те взбесившиеся фортепьяны,

что осмеял когда-то Дидерот.

А контрабасы загудели: Те ли?

Рояль:

А хоть бы те – не выест очи стыд!

Tutti:

И сколько музыкальной канители

на ели на рождественской блестит!

Рояль:

Какой там сад! Я умопомрачитель...

Tutti:

Рачительный!

Рояль:

На поприще вещей.

Я еле начатый самоучитель

при свете трех заплаканных свечей.

Tutti:

Мелодии ручей...

Рояль:

Кой черт мне поручитель,

что я себе родня, а не ничей?

Tutti:

И музыка течет всё горячей.

Рояль:

Я недоконченный самоучитель,

закапанный слезою восковой.

И больно-больно ластится гобой:

Ту-ту! Уехало. Тю-тю! Свисточек.

Рояль:

А где-то, может быть, уже тю-тю и я,

и даже звездное скопленье точек

останется без бытия.

Без поля, без движения, без массы,

не существуя, через не могу. –

Еще бы! – свищут флейты-пустоплясы,

и филинами контрабасы:

Угу! Так, так! Угу! Угу!

Рояль:

Отдать на откуп скуку бедокурам!

Бу-бу! – бубнится барабанным шкурам. –

Ура! Разы разят, рожаясь, за разами.

Ду-ду! Беда идет войною на беду.

Рояль:

Как девку с разодетыми глазами...

Tutti:

Вкруг пальца ночь я обведу.

Источник музыки...

Рояль:

Забил из точки.

Tutti:

Порхают по ночи листочки и свисточки,

и сад в кулак собрался, как в отъезд,

как дым развеялся...

Рояль:

А стыд глаза не ест,

и только я своим гаданьем донят.

А барабаны по нутру долдонят.

Виолончели, точно зеркала

прудообразные, вращаются, колебля

изломанные лучики свечей.

Рояль:

И зло ползет из-подо зла,

Харонов пруд и труд! Туманный выдох: гребля.

И может быть, себе до кончиков ногтей,

трех свеч моих желтей, я стал уже ничей.

И три старушки, сидючи в сторожке,

у церковки гадают налегке.

И я теперь как от просвирки крошки...

Tutti:

И сад развеялся в зеркальном далеке...

Рояль и Tutti:

А линии уходят, как дорожки,

по распятой на музыке руке.

1-17 января 1971