Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Бегу за маленькой грузинкой
или за маленьким грузином,
а ноги прыгают лезгинкой,
как будто я рождён лезгином.

Я переехал в город Нальчик,
но там всё то же повторилось,
мелькнёт девчонка или мальчик -
чёрт знает что со мной творилось.

Дрожит мой платиновый бумбо,
обтянутый бугристой кожей,
и я его втыкаю в клумбы,
чтобы детишек не тревожить.

От этих перенапряжений
считай, за два неполных года
в моей межтазовой системе
перегорели все диоды,

и я приличным человеком
до нового столетья дожил,
и тридцать лет мой лысый бумбо
меня и деток не тревожил.

Открытый всем соблазнам мира,
страстям, порокам и грехам,
я утопаю в складках жира,
веду себя, как буйный хам.

Я за столом всегда икаю,
набивши брюхо, как верблюд,
девчонок властно привлекаю,
зову в свой гаденький уют.

Они во мне находят что-то:
открытость мысли, гордый нрав, -
и сносят духа нечистоты
по категории забав.

Любви все возрасты покорны,
но если нет её, любви,
дай девке виски и попкорна,
а после в клочья разорви.

А если слыть желаешь асом,
то девок надо сразу три,
и не побрезгуй пидорасом -
всех, всех в компанию бери.

Коль в час немыслимой долбёжки
собачка тявкнет из угла -
схвати негодницу за ножки,
вонзи шампур и жги дотла.

Величие опустошенья
сомнёт наутро дух и плоть,
но к новым жизненным свершеньям
вновь воскресит тебя Господь.

О ужас, о сентябрь! Нагая Персефона,
прикрыв ладошкой грудь, на бойню гонит скот.
Над клёном золотым, как негр над саксофоном,
набухший чёрной мглой склонился небосвод.

Какой печальный звук повис над куполами
оранжевых дубрав, пестреющих куртин!
На брошенном в степи железном ржавом хламе
застыл в раздумье грач, печальный, как раввин.

Запахана стерня, в лугах пожухла травка,
засыпан в закрома запас зерна и круп.
На полотне шоссе - раздавленная шавка,
и некому убрать её холодный труп.

Взыскует наших слёз всё сущее в природе
и просит у богов то смерти, то зимы.
В такое время жизнь - как лишний туз в колоде,
который в свой пасьянс впихнуть не можем мы.

О ужас, о сентябрь! Дрожащей Персефоне
разнузданный Борей кусает алый рот.
Почуяв мясника, ревут скоты в загоне,
уставив мутный взгляд в дождливый небосвод.

Чем сильнее воля человека,
тем сильнее злоба океана,
и суда в нём тонут век от века,
словно иглы в вене наркомана,

Утонувши, загрязняют воды
тухлой человеческою дрянью
Что же не противятся народы
этих смертных бездн очарованью?

Раз один веселый русский парень,
сколотивший деньги на бананах,
с песней и молитвой, как татарин,
вышел на просторы океана.

Сунул в кейс наган и фотопленки
и попёр на яхте в кругосветку,
прихватив семь ящиков тушенки
и двадцатилетнюю соседку.

Миновал Босфор и Гибралтары,
съел тушенки, выпил кальвадосу
и, как часто делают татары,
закурил с гашишем папиросу,

Снова выпил, на девчонку слазил,
новости по радио послушал,
покурил - и снова попроказил,
и опять кальвадосу откушал,

Поднялся на палубу и плюнул
прямо в очи море-окияна -
и внезапно лютый ветер дунул -
и свалился за борт окаянный.

Тут же белобрюхая акула
в окруженьи мелких акуляток
паренька веселого куснула
и объела от волос до пяток.

Что, весёлый, как повеселился?
Где твое неистовое тело?
Если бы ты за борт не свалился,
щас бы девка под тобой потела.

Да, ты телом мог не только пукать,
а сейчас и этого не можешь,
ни лизнуть, ни тронуть, ни пощупать,
даже в рот колбаски не положишь.

А вокруг осиротелой лодки
уж кишат могучие тритоны,
носятся хвостатые молодки
и Нептун, бог моря разъярённый.

Вытащили девочку из трюма
и давай хвостами бить по роже...
Океан, он злобный и угрюмый,
ни на что на свете не похожий.

У моря, на фоне заката,
где пальмы зловеще шумят,
убил молодого мулата
седеющий старый мулат.