Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Над коробками складов и автобаз,
В неровных вздохах подсобных цехов
Я один расслышу обрывки фраз,
Полупьяную поступь моих стихов.

Из всего того, что мне жизнь дала,
У меня остались только они.
Я беру портвейн, позабыв дела,
И сажусь под куст, в текучей тени.

От всего того, что было со мной, -
А хорошего мало было досель, -
Отделил меня прозрачной стеной
Благодетель бедных, дешевый хмель.

Вот бредет бедняга, впавший в запой,
Он тоже портвейнчику взял себе:
Пыльные волосы, взгляд тупой,
Окурок, прилипший к мокрой губе.

Ласково я на него смотрю,
И он компании тоже рад.
Говорю: <���Вообще-то я не курю,
Но с тобой за компанию - можно, брат>.

Не нужно духовных взлетов,
Мистической чепухи, -
Сведение личных счетов
Одно рождает стихи.

Со мной обойдутся грубо,
Собаку пнут под ребро, -
Собака оскалит зубы,
А я возьмусь за перо.

Общественному броженью
Мой стих не укажет путь.
Он - плата за униженья,
Мои, а не чьи-нибудь.

Хотел я живого мяса,
А должен пойло хлебать;
Стелили мне в детстве мягко,
Но в зрелости жестко спать.

Когда этот мир пропащий
В лицо мне опять солжет,
Мой гнев во вспышке слепящей
Его в стихи пережжет.

И будут дальние братья
Мой стих недобрый беречь
За то, что смогу им дать я
Для гнева - гневную речь.

От безвестности не терзаясь,
Беззаботно бедность терпя,
Жил я мудро, раз нынче зависть
Всем внушаю вокруг себя.

Погулял я и впрямь немало,
Но остался со мной досель
Не блестящий хмель карнавала,
А запоев тяжелый хмель.

И не ласки пылких поклонниц
В номерах на закате дня,
А накопленный груз бессонниц
Норовит повалить меня.

И стихи - не игра, не шалость,
Как в былые светлые дни, -
Перебарывая усталость,
Спотыкаясь, идут они.

И читаю я не драконам,
Водопадам и облакам,
А холодным стеклам оконным,
Подворотням и тупикам.

Обессилел двойник-проказник,
И один идет человек, -
Так и длится мой вечный праздник,
Сокращая мой краткий век.

Боюсь я не предсмертной боли
И не посмертного забвенья, -
Боюсь, что резко разомкнутся
Различных состояний звенья.

Переносимы, как известно,
Все муки для людского рода,
Пугает лишь бесповоротность
И окончательность ухода.

О, если б, прежде чем включиться
В цепочки темных превращений,
Мне удалось на миг вернуться
В мой город сумрачный осенний!

Я ничего бы не боялся,
Надейся я на эту милость;
Не верю, чтоб с моим уходом
Там ничего не изменилось.

Легко начну пути любые,
Но только подсмотрев вначале,
Как очи синие любимой
Вдруг потемнели от печали.

Пустой оголенный город,
Скрипучий вороний грай,
И, как колодезный ворот,
Скрипит на углу трамвай.

Летит он, лязгая лихо,
Сгребая грохот и звон,
Но вновь пустынно и тихо,
Едва удалится он.

Где отклик его стараньям,
Коль всё здесь в себе живет?
И шум его, чуждый зданьям,
Бездомный, вдали замрет.

Пусть мчится он в руслах улиц,
Волну из листьев гоня,
Но краски в себе замкнулись
При свете бледного дня.

И слуха настороженность,
И тщетно ищущий взгляд
Всеобщую отрешенность
Одну душе сообщат.

А купол цинково-бледный,
Где вмятины чуть видны,
На город осенний бедный
Недвижность льет с вышины.

Я дал смирения обет
И сыплю ныне на главу,
Как пыль, осенний легкий свет,
Просеявшийся сквозь листву.

Не внемлю я мирским словам,
Корысть осталась позади.
Сегодня нищим деревам
Я дам приют в своей груди.

Не слышать больше никогда
Мне дорогих людских имен,
Лишь волн гонимые стада
Впущу я в сердце, как в загон.

Мне жаль покинутых, но я
К ним никогда не воззову.
Легла озноба кисея
И на сердце, и на траву.

Я принимаю свой обет
Без горечи, и потому
Меня осенний легкий свет
Зовет к истоку своему.