Вольтер - Орлеанская девственница

Но Ла Тримуйль, заметивший, куда
Ушла его любовь, его звезда,
В часовню за красавицею входит.
Куда, куда Амур нас не заводит?
Как раз в тот миг священник обращал
Лицо назад. Шандос же начинал
С красоткой обходиться все смелее,
И крик дрожащей, бледной Доротеи,
Казалось, слышен был на целый свет.
Я славному художнику предмет
Подобный дал бы на изображенье,
Чтоб он нарисовал всех четверых,
Их удивление и лица их.
Наш Ла Тримуйль тут закричал в волненье:
«Британец дерзкий, рыцарства позор,
Как ты решился, богохульный вор,
Во храме на такое предприятье?»
С надменным видом оправляя платье
И к выходу идя, ему Шандос
На это предложил такой вопрос:
«А вы-то, сударь, здесь при чем? И кто вы?»
«Я, – возразил француз, на все готовый, —
Ее любовник гордый и суровый,
И, знайте, у меня привычка есть
Отмщать ее нетронутую честь».
«Что ж, если так, ясна мне ваша злоба, —
Сказал Шандос – Столкуемся мы оба.
Хоть иногда я на спину гляжу,
Но все же вам своей не покажу».

Француз прекрасный и британец гордый
Идут к коням, друзьям бессчетных сеч,
Берут рукой неколебимо твердой
Из рук оруженосцев щит и меч,
Потом, вскочив в седло, не зная страха,
Сшибаются друг с другом в вихре праха.
Прекрасной Доротеи стон и плач
Противников остановить не в силе.
Тримуйль, несясь на поединок вскачь,
«Отмщу за вас, – успел ей крикнуть, – или
Умру». Но он ошибся, потому
Что отомстить не удалось ему.

Уже он панцирь из блестящей меди
Пробил Шандосу в двух иль трех местах
И близок был к решительной победе,
Как вдруг споткнулся конь его, и, ах,
Он падает посередине боя,
И смят копытом шлем на лбу героя,
И на траву течет густая кровь.
Бежит отшельник, увидав несчастье,
Вопит «In manus», хочет дать причастье.
О Доротея! Бедная любовь!
Близ друга распростертая безгласно,
Сперва ты крикнуть силилась, напрасно,
Но наконец шепнула, чуть дыша:
«О мой любимый! Я его убила…
Покинь же тело, жалкая душа!
Меня часовня эта погубила.
Несчастие случилось оттого,
Что я на миг оставила его,
Любви и Ла Тримуйлю изменила,
Чтоб слушать две обедни в день, о, стыд!»
Так, плача, Доротея говорит.
Шандос доволен был концом сраженья.
«Француз прекрасный, храбрых украшенье,
А также ты, прекрасная моя,
Вас объявляю пленниками я.
Обычай наш известен вам, наверно.
Агнеса чуть моею не была,
Я Девственницу выбил из седла.
Но, признаю, свой долг исполнил скверно.
Все это наверстаю я сейчас
И честь британцев поддержу примерно,
А в судьи, Ла Тримуйль, беру я вас».

Отшельник, Ла Тримуйль и Доротея,
Услышав речь подобную, дрожат.
Так в глубине глухих пещер, робея,
Пастушка к небесам возводит взгляд.
Толпится стадо близ нее без толка,
И пес дрожит, увидев рядом волка.

Но хоть святая запоздала месть,
Не в силах было небо перенесть
Грехов Шандоса мерзостный излишек.
Он грабил, жег, он лгал во все часы,
Насиловал девчонок и мальчишек,
И ангел смерти это на весы
Все положил, суровый и бесстрастный.
На берегу был Дюнуа прекрасный,
Он видел поединок вдалеке,
Недвижного Тримуйля на песке,
Красавицу, безмолвную от страха,
Коленопреклоненного монаха
И гордого Шандоса на коне:
И он летит, как ветер в вышине.

В то время был обычай в Альбионе
По имени все вещи называть.
Уж победителя успел нагнать
Наш Дюнуа, уж встретились их кони,
Как вдруг непобедимый паладин
Отчетливо услышал: «Шлюхин сын!»
«Да, я таков! Но это не обида:
Таков удел и Вакха и Алкида,
Таков был Ромул и Персей таков,
Отчизны слава и гроза врагов.
Я в честь их буду биться, – то не шутка.
Припомни лучше, что рукой ублюдка
Отечество покорено твое.
О вы, чью мать ласкал властитель грома,
Мой меч направьте и мое копье!
Докажем, что ублюдкам честь знакома!»
Была молитва, может быть, грешна;
Но мифы знал прекрасно Дюнуа,
Их Библии всегда предпочитая.
И вмиг сверкнула пика золотая,
И шпоры золоченые, звеня,
Вонзились в стройные бока коня.
Ударом первым, налетев с откоса,
Разбил он многоцветный щит Шандоса
И расколол ему на два куска
Негнущуюся сталь воротника.

Удар наносит храбрый англичанин
По панцирю тяжелому копьем,
Гремят доспехи, но никто не ранен.
Вновь рыцари в порыве боевом,
Пылая гневом, чуждые испуга,
Отважно налетают друг на друга.
Их кони, сбросив грузных седоков,
Вдоль зеленью покрытых берегов
Пошли пастись спокойно в отдаленье.
Как оторвавшиеся от скалы
Во время сильного землетрясенья
Две страшных глыбы, гулко-тяжелы,
Грохочут, падая на дно долины, —
Так падают и наши паладины.
Ужасным эхом потрясен простор,
Трепещет воздух, стонут нимфы гор.
Когда Арей, сопутствуемый Страхом,
Пылая гневом, кровию покрыт,
Спускался с неба, чтобы мощным взмахом
Поднять над берегом Скамандра щит,
Когда Паллада, не смутясь нимало,
Рать ста царей на бой одушевляла, —
Была вот так же твердь потрясена;
Дрожала преисподней глубина;
И сам Плутон, бледнея в царстве теней,
Страшился за судьбу своих владений.