Иннокентий Анненский - Переводы

«Для женщины чувство-святыня.
Хотите вы чаю, барон?»
Мечтательно смотрит графиня
На белый баронский пластрон…

Досадно, малютке при этом
Моей говорить не пришлось:
Она изучала с поэтом
Довольно подробно вопрос…

Ночь, и давно спит закоулок:
Вот ее дом — никаких перемен,
Только жилицы не стало, и гулок
Шаг безответный меж каменных стен.

Тише. Там тень… руки ломает,
С неба безумных не сводит очей…
Месяц подкрался и маску снимает.
«Это — не я: ты лжешь, чародей!

Бледный товарищ, зачем обезьянить?
Или со мной и тогда заодно
Сердце себе приходил ты тиранить
Лунною ночью под это окно?»

Счастье деве подобно пугливой:
Не умеет любить и любима,
Прядь откинув со лба торопливо,
Прикоснется губами, и мимо.

А несчастье — вдова и сжимает
Вас в объятиях с долгим лобзаньем,
А больны вы, перчатки снимает
И к постели садится с вязаньем.

Аннушка, тут гость сейчас сидел,
Все на дверь твою, вздыхая, он глядел:

«Пропадаю, мол, без Аннушки с тоски,
Сердца вашего прошу я и руки».

Аннушка, добра желает мать:
Что-то графской и кареты не слыхать.

А у гостя — что шелков, да что белил,
«А постель я с ними б нашу разделил».

И кого-кого не путал этот май,
Принца, видишь, нам из-за моря подай,

А как осень-то неслышно подошла,
Смотришь: каждая приказчика нашла.

Аннушка, конфетинка моя!
Побеги-ка ж да скажи: согласна я,

Право, бредни-то пора и позабыть,
Не за графом ведь, за лавочником быть.

Таддэо Цуккеро, художник слабый, раз
Украдкой с полотном пробрался к Аретину
И говорит ему: «Я вам принес картину,
Вы — мастер, говорят, свивать венки из фраз

Для тех, кто платит вам… Немного тускло… да-с,
И краски вылинять успели вполовину.
Но об искусстве я не утруждаю вас,
Вот вам сто талеров, и с этим вас покину».

Подумал Аретин, потом перо берет
И начинает так: «Могу сказать заране
Мадонна Цуккеро в потомстве не умрет:

Как розов колер губ, а этот небосвод,
А пепел… Полотно виню в одном изъяне:
На нем нет золота — оно в моем кармане».

Остов от черешни я, назябся ж я зимой,
Инею-то, снегу-то на ветках, Боже мой!

А едва заслышал я твой шаг сквозь забытье,
В воздухе дыхание почувствовал твое,

Весь я точно к Троице разубрался в листы,
Замерцали белые меж листьями цветы.

Было утро снежного и сиверкого дня,
Но когда ты ласково взглянула на меня,

Чудо совершилося — желания зажглись
И на ветках красные черешни налились.

Каждая черешенка так и горит, любя,
Каждая шепнула бы: «Я только для тебя,

Все же мы, любимая, на ласковый твой свет
Сердца благодарного мы — ласковый ответ».

Но со смехом в поле ты, к подругам ты ушла,
И, дрожа, увидел я, как набегала мгла,

Как плоды срывалися, как цвет мой опадал,
Никогда я, кажется, сильнее не страдал.

Но зато не холоден мне больше зимний день,
Если в сетке снежной я твою завижу тень.

А когда б в глаза твои взглянуть мне хоть во сне,
Пусть опять и чудо мне, пусть и мука мне.

Красу твою я проклинаю:
Покоя я больше не знаю,
Нет сердцу отрады тепла.
Чем дети мои виноваты?
Кольцо и червонцы взяла ты,
Что знал я, чем был я, взяла,
Я вынес ужасную пытку,
Но губ к роковому напитку,
Клянусь, не приближу я вновь.
С детьми помолюсь я сегодня:
Слова их до Бога доходней,
Целительней сердцу любовь.

Дня нет уж… За крыльями Ночи
Прозрачная стелется мгла,
Как легкие перья кружатся
Воздушной стезею орла.

Сквозь сети дождя и тумана
По окнам дрожат огоньки,
И сердце не может бороться
С волной набежавшей тоски,

С волною тоски и желанья,
Пусть даже она — не печаль,
Но дальше, чем дождь от тумана,
Тоска от печали едва ль.