Игорь Губерман - Давно пора

К бумаге страстью занедужив,
Писатель был мужик ледащий;
Стонала тема: глубже, глубже;
А он был в силах только чаще.

Наследства нет, а мир суров;
Что делать бедному еврею?
Я продаю свое перо,
И жаль, что пуха не имею.

Спокоен сон, возвышен труд,
И человек поет, как птица:
Желаешь цвесть – умей крутиться,
Кого словили – тех ебут.

Бюрократизм у нас от немца,
А лень и рабство – от татар,
И любопытно присмотреться,
Откуда винный перегар.

Места вверху порой пусты,
Но приживаются на месте
Лишь те, кто девственно чисты
Насчет невинности и чести.

Беда, когда под бой часов
Душа меняет крен ушей,
Следя не тонкий вечный зов,
А полногрудый зов вещей.

Вполне по справедливости сейчас
Мы трудимся, воруем и живем;
Режим паразитирует на нас,
А мы паразитируем на нем.

Печальный знак несовершенства
Есть в быте нашего жилья:
Везде угрюмое мошенство,
Но нет веселого жулья.

Почему-то сейчас у сограждан,
И особенно в развитом слое,
Удивительно острая жажда
Получать много больше, чем стоить.

Дойдут, дойдут до Бога жалобы,
Раскрыв божественному взору,
Как, не стесняясь божьей фауны,
Внизу засрали божью флору.

Увы, для мерзости и мрази,
Сочащей зряь[FIXME] исподтишка,
Ни у природы нету мази,
Ни у науки порошка.

Я радуюсь, умножив свой доход,
Страхующий от холода и голода;
Бессребренник сегодня только тот,
Кто ценит преимущественно золото.

Злу я не истец и не судья,
Пользу его чувствую и чту;
Зло приносит вкусу бытия
Пряность, аромат и остроту.

Мы живем, трудясь и развлекаясь,
Посещая цирк и мавзолей,
Ничего на свете не пугаясь,
Кроме тени собственной своей.

Совсем на жизнь я не в обиде,
Ничуть свой жребий не кляну;
Как все в говне по шею сидя,
Усердно делаю волну.

Среди чистейших жен и спутников,
Среди моральнейших людей
Полно несбывшихся преступников
И неслучившихся блядей.

Мужик, теряющий лицо,
Почуяв страх едва,
Теряет, в сущности, яйцо,
А их – всего лишь два.

В эпоху общих революций
Не отсидеться в хате с края;
Мы даже чай гоняем с блюдца,
Кому-то на руку играя.

От старика до пионера
Сегодня тащат все вокруг,
И не крадет одна Венера,
Поскольку не имеет рук.

Назло газетам и экранам
Живая жизнь везде царит;
Вранье на лжи сидит обманом
И блядству пакости творит.

Кончилось время романтики чистой,
Всюду господство приборов и краников;
Девушки грезят о киноартистах,
А рожают – от киномехаников.

Высокий свет в грязи погас,
Фортуна новый не дарует;
Блажен, кто верует сейчас,
Но трижды счастлив, кто ворует.

Есть в каждой нравственной системе
Идея, общая для всех:
Нельзя и с теми быть, и с теми,
Не предавая тех и тех.

Где нет резона громко топать,
Умелец тянется ползком;
Чужой язык берется жопой,
Чужая жопа – языком.

Есть мужчины – всегда в очках
И плотны, как боровички,
И сучья сущность в их зрачках
Клинками блещет сквозь очки.

Не зная покоя и роздыха,
При лунном и солнечном свете
Я делаю деньги из воздуха,
Чтоб тут же пустить их на ветер.

Мои способности и живость
Карьеру сделать мне могли,
Но лень, распутство и брезгливость
Меня, по счастью сберегли.

Заметно и причудливо неровен
(История внезапна, как Господь),
Дух времени бывает бездуховен;
Тогда оно втройне лелеет плоть.

Преступно – жить в сияньи честности,
Где от того, что честен ты,
Все остальные в этой местности
Выходят суки и скоты.

Не плачься, милый, за вином
На мерзость, подлость и предательство;
Связав судьбу свою с говном,
Терпи его к тебе касательство.

Скука. Зависть. Одиночество.
Липкость вялого растления.
Потребительское общество
Без продуктов потребления.

Промышленность кончает с рыбным царством,
Растительность опять сожгла жара,
Кухарка управляет государством,
А мясо растащили повара.

Нам охота себя в нашем веке
Уберечь, как покой на вокзале,
Но уже древнеримские греки
Издеваясь об этом писали.