Осип Мандельштам - Стихи 1930 — 1937

И зенитных тысячи орудий —

Карих то зрачков иль голубых —

Шли нестройно — люди, люди, люди —

Кто же будет продолжать за них?

21 июля 1935. Воронеж.

На мертвых ресницах Исакий замерз

И барские улицы сини —

Шарманщика смерть, и медведицы ворс

И чужие поленья в камине.

Уже выгоняет выжлятник—пожар

Линеек раскидистых стайку,

Несется земля — меблированный шар, —

И зеркало корчит всезнайку.

Площадками лестниц — разлад и туман,

Дыханье, дыханье и пенье,

И Шуберта в шубе застыл талисман —

Движенье, движенье, движенье…

3 июня 1935, Воронеж.

Возможна ли женщине мертвой хвала?

Она в отчужденьи и силе,

Ее чужелюбая власть привела

К насильственной жаркой могиле.

И твердые ласточки круглых бровей

Из гроба ко мне прилетели

Сказать, что они отлежались в своей

Холодной стокгольмской постели.

И прадеда скрипкой гордился твой род,

От шейки её хорошея,

И ты раскрывала свой маленький рот,

Смеясь, итальянясь, русея…

Я тяжкую память твою берегу —

Дичок, медвежонок, Миньона, —

Но мельниц колеса зимуют в снегу,

И стынет рожок почтальона.

3 июня 1935 — 14 декабря 1936, Воронеж

Римских ночей полновесные слитки,

Юношу Гете манившее лоно, —

Пусть я в ответе, но не в убытке:

Есть многодонная жизнь вне закона.

Июнь 1935. Воронеж.

Бежит волна — волной волне хребет ломая,

Кидаясь на луну в невольничьей тоске,

И янычарская пучина молодая,

Неусыпленная столица волновая,

Кривеет, мечется и роет ров в песке.

А через воздух сумрачно-хлопчатый

Неначатой стены мерещатся зубцы,

И с пенных лестниц падают солдаты

Султанов мнительных — разбрызганы, разъяты —

И яд разносят хладные скопцы.

Июль 1935. Воронеж.

Исполню дымчатый обряд:

В опале предо мной лежат

Морского лета земляники —

Двуискренние сердолики

И муравьиный брат — агат.

Но мне милей простой солдат

Морской пучины — серый, дикий,

Которому никто не рад.

Июль 1935. Воронеж.

Из-за домов, из-за лесов,

Длинней товарных поездов,

Гуди, помощник и моих трудов,

Садко заводов и садов.

Гуди, старик, дыши сладко.

Как новгородский гость Садко,

Под синим морем глубоко,

Гуди протяжно вглубь веков,

Гудок советских городов.

6–9 декабря 1936. Воронеж

Когда заулыбается дитя

С развилинкой и горести и сласти,

Концы его улыбки, не шутя,

Уходят в океанское безвластье.

Ему невыразимо хорошо,

Углами губ оно играет в славе —

И радужный уже строчится шов

Для бесконечного познанья яви.

На лапы из воды поднялся материк —

Улитки рта наплыв и приближенье, —

И бьет в глаза один атлантов миг:

Явленья явного в число чудес вселенья.

И цвет и вкус пространство потеряло.

Хребтом и аркою поднялся материк,

Улитка выползла, улыбка просияла,

Как два конца их радуга связала

И в оба глаза бьет атлантов миг.

9 — 11 декабря 1936 — 11 января 1937. Воронеж

Не у меня, не у тебя — у них

Вся сила окончаний родовых:

Их воздухом поющ тростник и скважист,

И с благодарностью улитки губ людских

Потянут на себя их дышащую тяжесть.

Нет имени у них. Войди в их хрящ —

И будешь ты наследником их княжеств.

И для людей, для их сердец живых,

Блуждая в их развилинах, извивах,

Изобразишь и наслажденья их,

И то, что мучит их, — в приливах и отливах.

9 — 27 декабря 1936. Воронеж

Нынче день какой-то желторотый —

Не могу его понять —

И глядят приморские ворота

В якорях, в туманах на меня…

Тихий, тихий по воде линялой

Ход военных кораблей,

И каналов узкие пеналы

Подо льдом еще черней.

9 — 28 декабря 1936. Воронеж

Детский рот жует свою мякину,

Улыбается, жуя,

Словно щеголь, голову закину

И щегла увижу я.

Хвостик лодкой, перья черно-желты,

И нагрудник красным шит,

Черно-желтый, до чего щегол ты,

До чего ты щегловит!

1936. Воронеж.

«Детский рот жует свою мякину…» [Вариант]

Детский рот жует свою мякину,

Улыбается, жуя,

Словно щеголь, голову закину,

И щегла увижу я —

Он распрыгался черничной дробью,

Мечет бусинками глаз —

Я откликнусь моему подобью, —