Осип Мандельштам - Стихи 1930 — 1937

Из ничего, из нити, из темна…

Лиясь для ласковой, только что снятой маски,

Для пальцев гипсовых, не держащих пера,

Для укрупненных губ, для укрепленной ласки

Крупнозернистого покоя и добра.

4

Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,

Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —

Сон в оболочке сна, внутри которой снилось

На полшага продвинуться вперед.

А посреди толпы — стоял гравировальщик,

Готовый перенесть на истинную медь

То, что обугливший бумагу рисовальщик

Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.

Как будто я повис на собственных ресницах,

И созревающий и тянущийся весь,

Доколе не сорвусь — разыгрываю в лицах

Единственное, что мы знаем днесь…

1

Памяти Б. Н. Бугаева (Андрея Белого )

Меня преследуют две-три случайных фразы,

Весь день твержу: печаль моя жирна.

О, Боже, как жирны и синеглазы

Стрекозы смерти, как лазурь черна!

Где первородство? Где счастливая повадка?

Где плавкий ястребок на самом дне очей?

Где вежество? Где горькая украдка?

Где ясный стан? Где прямизна речей, —

Запутанных, как честные зигзаги

У конькобежца в пламень голубой,

Железный пух в морозной крутят тяге,

С голуботвердой чокаясь рекой.

Ему пространств инакомерных норы,

Их близких, их союзных голоса,

Их внутренних ристалищные споры

Представились в полвека, в полчаса.

И вдруг открылась музыка в засаде,

Уже не хищницей лиясь из-под смычков,

Не ради слуха или неги ради:

Лиясь для мышц и бьющихся висков!

Лиясь для ласковой, только что снятой, маски,

Для пальцев гипсовых, не держащих пера,

Для укрупненных губ, для укрепленной ласки

Крупнозернистого покоя и добра.

Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,

Кипела киноварь здоровья, кровь и пот:

Сон, в оболочке сна, внутри которой снилось,

На полшага продвинуться вперед!

А посреди толпы, задумчивый, брадатый,

Уже стоял гравер, друг меднохвойных доск,

Трехъярой окисью облитых в лоск покатый,

Накатом истины сияющих сквозь воск.

Как будто я повис на собственных ресницах

В толпокрылатом воздухе картин

Тех мастеров, что насаждают в лицах

Подарок зрения и многолюдства чин!

Январь 1934.

2

Ему кавказские кричали горы

И нежных Альп стесненная толпа,

На звуковых громад крутые всхоры

Его ступала зрячая стопа.

И европейской мысли разветвленье

Он перенес, как лишь могущий мог:

Рахиль глядела в зеркало явленья,

А Лия пела и плела венок.

Январь 1934.

3

Откуда привезли? Кого? Который умер?

Где <���…>? Мне что-то невдомек.

Скажите, говорят, какой-то гоголь умер.

Не гоголь, так себе, писатель-гоголек.

Тот самый, что тогда невнятицу устроил,

Чего-то шустрился, довольно уж легок,

О чем-то позабыл, чего-то не усвоил,

Затеял кавардак, перекрутил снежок.

Молчит, как устрица, на полтора аршина

К нему не подойти — почетный караул.

Тут что-то кроется, должно быть, есть причина.

<���…> напутал и уснул.

Январь 1934.

Мастерица виноватых взоров,

Маленьких держательница плеч!

Усмирен мужской опасный норов,

Не звучит утопленница-речь.

Ходят рыбы, рдея плавниками,

Раздувая жабры: на, возьми!

Их, бесшумно охающих ртами,

Полухлебом плоти накорми.

Мы не рыбы красно-золотые,

Наш обычай сестринский таков:

В теплом теле ребрышки худые

И напрасный влажный блеск зрачков.

Взмахом бровки мечен путь опасный.

Что же мне, как янычару, люб

Этот крошечный, летуче-красный,

Этот жалкий полумесяц губ?..

Не серчай, турчанка дорогая:

Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,

Твои речи темные глотая,

За тебя кривой воды напьюсь.

Ты, Мария, — гибнущим подмога,

Надо смерть предупредить — уснуть.

Я стою у твердого порога.

Уходи. Уйди. Еще побудь…

Февраль 1934. Москва

Твоим узким плечам под бичами краснеть,

Под бичами краснеть, на морозе гореть.

Твоим детским рукам утюги поднимать,

Утюги поднимать да веревки вязать.

Твоим нежным ногам по стеклу босиком,

По стеклу босиком да кровавым песком.

Ну а мне за тебя черной свечкой гореть,

Черной свечкой гореть да молиться не сметь.

<���Февраль> 1934.

Переуважена, перечерна, вся в холе,

Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,